Хроника жизни и творчества островского, В ОБРАТНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ
Минск, Клыкова была выдана шестнадцати лет в угрюмую купеческую семью, состоявшую из стариков родителей, сына и дочери. Памятные места. Конечно, надо иметь достаточно здравого смысла, чтобы ставить себе задачи по силам. Лескова правда, у них были трудности в связи с их самоутверждением в литературе.
Значит, кто-то прав, а кто-то нет. Возможно ли, впрочем, ошибиться в собственном впечатлении? Ведь то впечатление, которое одна личность производит на другую, тоже есть своего рода неделимая единица и слагаемое этой личности. Из двух противоречащих друг другу свидетельств биографы Островского, как правило, исключают одно, как, неподлинное, ошибочное. Но точно ли это верный путь для постижения Островского — задаемся мы вопросом. Возьмем воспоминания о молодой поре Островского — кисти В.
Головиной Ворониной , они открывают книгу «А. Островский в воспоминаниях современников». Головина-Воронина познакомилась с Островским в году.
Ее первое впечатление: «Белокурый молодой человек больше молчал и казался очень застенчивым и незанимательным, хотя смотрел на нас как-то не совсем просто». Его попросили прочесть пьесу, и он «очень мило и просто согласился».
Посмотрел не просто, а затем повел себя и мило и просто. Конечно, это вовсе микропроявления, заметные одному придирчивому на мелочи девичьему глазу. Но подчеркну — микропроявления к о н т р а с т н ы е. В этом, самом первом воспоминании, будто спрятан ключик, тайный «алгоритм» личности, загадочная «формула», развитие которой будет осуществляться во всю жизнь Островского. Никогда и ни на кого не производил Островский впечатления раздвоенной, хаотической, мятущейся личности. Эфрос, приходя к выводу о том, что эта гармония необъяснима, она была дана Островскому как «подарок природы».
Я же считаю, что гармония личностного устройства драматурга была не даром, а результатом огромного труда, и цельность — целостность были в какой-то мере завоеваны им и созданы. Даром было другое — я называю это «у н и в е р с а л ь н ы й дар композиции».
Гармония — результат, композиция — инструмент; с помощью великого этого дара, дара упорядочивания, построения, согласования, соподчинения частей в целое, Островский претворял жизненные контрасты в драмы, а собственные разнонаправленные проявления — в целостность индивидуального мира.
Дар композиции, могучий разум и тот деятельный свет души, что мы называем «добротою», соединяли множество противоречивых свойств Островского и контрастных проявлений его натуры в единый поток; как бы пронизывали своими мощными «вертикалями» обширную «горизонталь». Рассмотрим теперь те к о н т р а с т н ы е п р о я в л е н и я личности Островского, что удалось добыть из толщи фактов и мнений.
Островский — видимо, очень рано — воспринял основы христианской нравственности, и так живо, прочно и недвусмысленно, что во всю жизнь не имел соблазна ни богоискательства, ни атеизма. В основании его творческого мира лежат краеугольные камни, действительность которых не обсуждается, не подлежит сомнению. Трудно сыскать пьесу Островского, где не велась бы речь о Боге, Божьем суде, правде, грехе, совести, ответе — не нарочно, неназойливо.
Подхалюзин из «Банкрота» — и тот о совести рассуждает, и ловко. Правдой и совестью только и держится» — похоже, что слова царя Берендея весьма близки и самому Островскому.
Он не находил никакой красоты во зле и вообще, как кажется, не питал к нему интереса. Даже демоническое самое невинное, печоринского толка ему было органически противно, и он из пьесы в пьесу высмеивал «красавцев-мужчин», самолюбующихся и пустых. И в нем самом не было ничего коварно-чарующего, обольщающего: великое обаяние Островского исходило, судя по всему, совсем из другого источника. Моральное напряжение пьес Островского очевидно, но в этом он не был одинок.
В эту эпоху жили великие моралисты, учителя, проповедники — Гоголь, Достоевский, Лев Толстой. Поведение Островского сильно отличалось от их пути.
Важно понять, что тут никто не «лучше» и не «хуже», никто не прав более другого — нам нужно всего лишь выявить разницу, особость Островского.
Он не искал Христа, подобно Достоевскому, не учил и не проповедовал, как Лев Толстой. В пьесе «Богатые невесты» Валентина Белесова — падшая, как раньше выражались, женщина, чудесно отвечает будто вот всем учителям, проповедникам нравственности: «В разговоре вообще стараются не показывать слишком явно своего умственного или нравственного превосходства над прочими.
Надо щадить людей. Когда кто-нибудь с уверенностью полного мастера говорит об обязанностях человека — простые смертные, люди легкомысленные, такие, как я, должны думать, что этот урок относится к ним. Но, мне кажется, и мы имеем право сказать учителю: да, мы легкомысленны, но мы не мешаем вам быть святым, не мешайте и нам быть грешными!
Научить вы нас не научите, а оскорбить можете». IV, С. Всем персонажам своих пьес, тем, кто имеет идеалы, убеждения, кто учит, наставляет, проповедует, Островский явно сочувствует — а торжествовать, побеждать не дает им никогда.
Будучи человеком порядочным, христиански обустроенным, Островский никому своих тихих внутренних нравственных ритмов не навязывал. О его миролюбии, незлобивости и невздорности свидетельствует то, что ни с кем из своих великих собратьев по перу Островский во всю жизнь не поссорился, знаком же был со всеми стало быть, возможность такую имел. Некоторое охлаждение в отношениях с Львом Толстым или небольшие недоразумения с Некрасовым ни в какое сравнение не идут с морем обид, ссор, острых конфликтов — вплоть до третейского суда и дуэли — что плескалось вокруг него.
Вот ближайший соратник, М. Салтыков-Щедрин, пишет в письме: прислал-де Островский пьесу, еще глупее «Богатых невест», и вообще хорошего в нем, в Островском, уже немного. Да и Щедрин был на редкость откровенен, все свои «словечки» повторял и в письмах, и устно, надо думать.
Однако Островский, если и знал, то не замечал — человек порядочный-упорядоченный, строго отделял главное от второстепенного, случайное от существенного в своем «космосе». Никаких обид, никаких неудовольствий Щедрину не высказывал. Нравственность — она ведь и есть порядок, закон, космос, супротив хаоса, беспорядка, беззакония. Секретарь Островского Кропачев отмечает: «С неподражаемым умением и классической аккуратностью укладывал вещи в чемодан».
И никогда не могущая быть случайной, изолированной, т. Ясен и аккуратен был Островский в деловых, товарищеских и дружеских отношениях. Всю жизнь жил трудом, не увлекаясь ни коммерцией, ни помещичьи хозяйством в Щелыково все делалось на потребу семьи, иногда меньше, иногда чуть больше , ни тем более азартными играми.
Все недоразумения с коллегами и товарищами распутывал, проговаривал, выяснял, не доводил до болезненного состояния. Однако будь Островский только примерным сыном православия, человеком порядка, закона, установления, разве он оставил бы нам свой театр, полный человеческих страстей, грехов, заблуждений и страданий. Ему было что преодолевать! В полной мере жила в нем стихия русской жизни, живой жизни — то была натура сильная, размашистая, до страсти влюбленная во все радости природного бытия.
Известно, как разгульно жила так называемая «молодая редакция» «Москвитянина». Сейчас, по прошествии многих лет, идейная основа этого кружка улавливается уже с большим трудом. Смутной она была — ведь все сходились не на идеях, а на основе общих ощущений, на остром чувстве национальной стихии.
Главенствовал культ особого душевно-чувственного напряжения, ярче всего выраженный в совместном распивании и распевании. Синюхаев считает даже, что именно во время ночных бдений с друзьями по «Москвитянину» Островский капитально подорвал свое здоровье.
Болезнь и смерть Островского. Пг" Путь к знанию, Да, тут-то и было главное поле сражения, на котором хаос дал бой космосу. Не успел Островский осудить с точки зрения вековой морали героя пьесы «Не так живи, как хочется», Петра Ильича, — как и сам закружился под стать своему герою. Любовь смела его тихий семейный уют, опрокинула привычный и милый сердцу порядок, заставила страдать и причинять страдания.
Начиная со второй половины х годов, в творчестве Островского наметится и зазвучит все сильнее могучий конфликт: морали и природы, обычая и воли, закона и стихии «Гроза» и «Грех да беда на кого не живет» — конечно, самые крупные случаи, но не единственные в конечном счете, это — вековой спор Христа и Ярилы, религии солнца и религии страдания потом, спустя много лет, об этом будет толковать В.
Розанов и, чудак, ни словом не вспомнит об Островском. И важно понять, что Островский сам глубоко пережил и перестрадал все свои «вопросы».
В этой битве Островский не встанет ни на одну сторону. Он не будет во имя стихии, желания, воли, природы отменять нравственность, закон и порядок. Но и казнить именем закона человеческую волю и желание никогда не посмеет. Он пишет битву неразрешимых противоположностей, он драматург — но он в этой битве не хладнокровный объективный наблюдатель — она очевидно, шла и в его сердце.
Правда, тут же добавил с удивлением, что воспоминаний о драматурге осталось притом много. Позже, в пятидесятых годах, Ревякин пересмотрит свою точку зрения и сочтет, что Островский «был по природе общительный».
Понадобились годы трудов, изучений, чтобы это впечатление поменялось на противоположное. Островский и его современники. Ведь и те слова, которые мы привели ранее, — мнения Урусова, Боборыкина о неясности лица драматурга, его потаенности — тоже говорят в пользу версии о «замкнутости». Есть и другие свидетельства — о нелюбви к публичным выступлениям, о страсти к домоседству. Один только раз собрался за границу, один раз переехал с квартиры на квартиру, один раз побывал в экспедиции на Волге….
Тем не менее то был человек кружка, общества, союза, товарищества, братства. Взглянем на его жизненный путь: на всем протяжении вокруг Островского группируются люди, он образует какие-то объединения с собою в центре «молодая редакция» «Москвитянина», Артистический кружок, Общество драматических писателей или входит в уже существующие редакция «Современника».
Всю жизнь на людях. Круг общения Островского был весьма обширен: он знал практически всех писателей обеих столиц, о театрах же и говорить нечего, все известны — от машиниста до дирекции.
Принимал разных посетителей, приятных и неприятных. Знал всех драматургов. Дружил со многими композиторами. Большие знакомства в купеческом сословии.
Бывал на ежегодных обедах в честь основания Московского университета. Отказываясь от публичных речей, охотно участвовал в публичных чтениях. Общался с обитателями Кинешемского уезда как почетный мировой судья, исполнявший свои обязанности прилежно. Островский в Щелыкове. Как человек такого образа жизни может быть домоседом и вести замкнутый образ жизни, остается загадкой.
Правда, Островский никогда не мелькал всуе, был «непримелькавшимся» и может потому отчасти непонятным. С другой стороны, он всегда с исключительной настойчивостью звал к себе в гости, особенно в Щелыково — значит, ощущал постоянную потребность в людях и страдал от их нехватки. Моделью сочетания общительности и замкнутости Островского могут служить его хорошие дни в Щелыково: усадьба наполнена детьми, друзьями, приятелями, работниками, а он сидит один в кабинете, трудится.
Такой широкий круг общения с замкнутым центром. Самолюбие самомнение Островского признавали, кажется, все — недоброжелатели безоговорочно, друзьями с объяснениями. Считалось, что самомнение, заносчивость, хвастливость Островского, следствие ранней и громкой славы и обожания молодых друзей, упрочились с его лидирующим положением в театре и среди драматических писателей, превратившись уже в величавость. Доброжелательный к Островскому М. Семевский пишет: «Александр Николаевич самолюбив, в том спору нет, но далеко же не так, как о нем рассказывают.
Друг Островского, С. Они, пожалуй, сходятся в общей точке, имеют в виду один и тот же предмет. Боборыкин находится на расстоянии от Островского, он чужой, и самомнение драматурга кажется ему огромным. Семевский — ближе, но не слишком близко, оттого его мнение самое уравновешенное, сбалансированное. Самолюбив, дескать, бесспорно, но без выходок, нормально самолюбив.
Максимов стоит совсем близко, и его портрет Островского решительно двоится: Островский одновременно лишен всякого самомнения и тщеславия и явно хвастлив, так, что аж в глаза бросается. Попробуйте-ка смонтировать гомункулуса из хвастливости и полного отсутствия самомнения — и вы поймете тяжелую долю биографов Островского.
Пойдем далее, вот перед читателем цепь суждений, принадлежащих современникам Островского: «Комическая хвастливость» Д. Самолюбивый и скромный, застенчивый и хвастливый. А ведь это не герой Достоевского, а цельный, «ясный» Островский. Точно он, с классической аккуратностью складывавший вещи в чемодан, с тою же непостижимой аккуратностью сложил разнородные свойства своей личности в единое целое.
Надо, однако, разбираться: самолюбие самолюбию рознь. Каково было самолюбие Островского? Более всего похоже на правду то, что это было полновесное осознание своей ц е н н о с т и, следственно, обращение с самим собою как с ценностью. С теми, кто эту ценность не признавал или не считался с нею, можно было вести себя так, «чтоб чувствовали». А коли ценность личности признавалась безусловно, то уместна была скромность и даже самоумаление.
Лев Толстой, чью человековедческую проницательность трудно опровергнуть, по словам В. Но все-таки Толстой говорит об одном роде самолюбия, а Островский — о другом. Островский выделял самолюбие в особую статью рассуждения, и в частных разговорах никогда — публично , среди несимпатичных ему черт Гоголя, Достоевского, Тургенева — называл эгоизм и страшное самолюбие. Сознание своей ценности и своего значения в Островском не доходило ни до сумасшествия, ни до болезни, ни до желания проповедовать миру.
Опять-таки напоминаю, это никак не означает, что Островский «лучше» Достоевского или Гоголя хотя в обычном, житейском, пошлом, обывательском смысле слова это где-то и так, то есть общаться обыкновенному человеку с Островским было гораздо легче, чем с другими титанами.
Заметим, что и те, кто толкует о самолюбии Островского, не говорят, однако же, об эгоизме или эгоцентризме. Островский мог резко и пренебрежительно отозваться о самолюбии другого человека. Но в его письмах нет и самовосхваления. В письме к П. Анненкову он даже относит себя к числу «нехитрых художников» XI, С. Утешая друга Бурдина, провалившего роль, отмежевывается от своего самолюбия: «Я не самолюбив и пьес своих высоко не ставлю» XI, С.
Правда, совсем другая картина наблюдается в многочисленных обращениях и записках Островского «по начальству». Но все перечисляемые им заслуги — реальны, ничто не приписано, не раздуто. Островского живо волновала, а иногда и больно ранила разница между ощущением своей ценности, ценности своих творений и дел — и оценкою их другими. Он с горечью воспринял факт недооценки Некрасовым «Снегурочки» — недооценки буквальной, в денежном измерении см.
XI, С. Он счел необходимым отстоять значение своего произведения. Но если наступало желанное равновесие между ценностью и оценкой, Островский совершенно успокаивался и уж никак не величался. Раз Анненков так сердечно отнесся к его творчеству, так высоко его оценил, то не лишне и умалиться немного, изобразить себя «нехитрым художником», скромным любителем художнического труда и отделки. Вот тут ясно видно, как работал «универсальный дар композиции», как драматург чувствовал и соблюдал меру личностных проявлений.
Он мог быть скромен с друзьями, поклонниками, артистами, начинающими драматургами, со всеми, кто безусловно признавал его ценность. Чуть только веяло холодом, враждой, недооценкой — преображался и Островский. Так, небось, «Театрального нигилиста» и боялся, и ему подобных, боялся фамильярности — а фамильярность и есть неуважительное, пренебрежительное отношение к ценности и значению другого.
При любых признаках недооценки Островский сам вставал на защиту желанного равновесия и сам его восстанавливал, своим словом. Островский не любил холода, боялся его — всякого холода, и физического, и душевного, и бытийного, великого холода земной жизни.
Дома он кутался в меховые халаты, прятал ноги в «медвежий ковер», мечтал, что на новой квартире, в доме князя Голицына, удастся «прикопить тепла» его слова — см. Смолоду звучат в его письмах жалобы на холод «…ничего теплого у меня нет», — жалобно пишет он М. Это была его личная тема, личное, лирическое мироощущение. Он, видимо, страдал от любых проявлений душевного холода — вот и Некрасову, не оценившему «Снегурочку», пишет: «незаслуженная х о л о д н о с т ь и резкость Вашего письма в моей искренней и постоянно расположенной к вам душе возбудили очень много горьких чувств и размышлений…» XI, С.
И если холод подступал к нему слишком близко, он вырабатывал необходимое для жизни тепло сам, пусть и с помощью собственных горячих одобрений своего труда.
В оценке внешнего мира все это могло показаться и самомнением, и хвастливостью. Я определяю это, как соблюдение меры т е п л а и х о л о д а, необходимой для жизнедеятельности личности. Контрастные проявления Островского этой группы самолюбие — скромность, хвастливость — застенчивость отнюдь не признак хаотичности, раздвоенности натуры, но и не примыслены одними лишь недоброжелательными современниками.
Тут была своя логика, своя композиция. Островский написал сорок семь оригинальных пьес и имел рекордное для великого русского писателя количество детей десять; четверо, от Агафьи Ивановны, рано умерли. Исключительная и опять-таки универсальная плодовитость. Некрасов и АН. Островский в их переписке. Жаловаться на нездоровье Островский начал смолоду. Дальше дело пошло по нарастающей: начиная с х годов, со времен своей семейной драмы, драматург утверждает о плохом, ужасном, катастрофическом состоянии организма, пишет об этом почти в каждом письме к другу или близкому приятелю.
На непочтительные актерские глаза, в поведении Островского была значительная доля игры. Так считает К. Де-Лазари, об этом пишет А. Характерно и то, что Островский жаловался на болезни друзьям, приятелям и актерам, своим людям, не Боборыкину. Он будто бы по праву расслаблялся, требуя за свои непомерные труды долю сочувствия, т.
Но болел же он и действительно. Знакомство с родимой природой во время волжской экспедиции ему довольно дорого обошлось — Островский «сломал ногу, один раз тонул, несколько раз сильно простужался».
В человеке подобной силы интеллекта всегда трудно разделить физический и духовный пласты существования. Энергичный, духовно здоровый, и вкусы-то его все были здоровые: любил красивых женщин, дружеское застолье, лес, деревню, грибы и ягоды, охоту, рыбную ловлю, высокие образцы художества… но чувствительность непомерная, но боязнь холода, но тонкость душевного аппарата?
Группа свойств личности драматурга, объединенных общим именем «добродушия» сюда входят: приветливость, мягкость, ласковость, миролюбие запомнилась современникам, пожалуй, крепче всего.
Это — основной общий колорит личности Островского, ее общий тон, общий «вкус». Все тут вторят один другому, приводя примеры, подбирая нежные слова. Даже недолюбливавший в е годы Островского и весь кружок «молодой редакции «Москвитянина», Д. Грнгорович в своих «Литературных воспоминаниях» отмечает, что Островский встретил его будучи с ним незнакомым — «с приветливостью», хотя и «сдержанной».
Григорович Д. Литературные воспоминания. Это уж никаким трудом не выработаешь: такая натура, родился на свет «добрый человек» — и слава Богу. Кроме того, Островский был деятельно добр, помогал «по христианству», особливо начинающим писателям, бедным или как-то обездоленным. Мягкость и приветливость тоже от Создателя, выработке не поддаются. Случалось, что он, будучи во главе какого-либо дела, напускал на себя важность и даже суровость.
Однако уморительноо пишет о его председательстве в обществе драматических писателей Н. Кропачев: оказывается, не было ничего легче, чем, в бытность Островского председателем, попасть в число драматических писателей: «тут были, например, такие субъекты, которые и пера-то в руки не брали». Среди словесных портретов Островского выделяется один, кисти П. Примечательно, как он пишет об улыбке Островского: «особенная улыбка, в которой отражались ум и бесконечная доброта, отравленная желчью».
Доброта, отравленная желчью? Помилуйте, с детской-то душой какая же возможна желчь? А сюда еще присовокупим и «глаза с хитрецой» К. Этот добрый, мягкий, приветливый человек мог так припечатать словцом, что и Щедрину под стать наверное, восхищала Островского в Щедрине не в последнюю очередь меткость суждений.
Хлестко и неподражаемо-юмористически отозвался он в году о пьесе Л. Толстого «Зараженное семейство», да не просто отозвался, а в письме к Некрасову: «Когда я еще только расхварывался, утащил меня к себе Л. Толстой и прочел мне свою новую комедию; это такое безобразие, что у меня положительно завяли уши от его чтения; хорошо еще, что я сам весь увядаю преждевременно, так оно и незаметно, а то бы что хорошего!
Вот уж виден автор «На всякого мудреца довольно простоты». Да, не был Островский, при всей своей доброте, расплывчат, не был ни овцой, ни Буддою невозмутимым: гнев и раздражение были ему хорошо ведомы. Он был нежен с друзьями. Но чуть задень его за живое, скажи сильно поперек — мягкость как ветром сдует. Приятель из приятелей, Бурдин, сослался как-то на мнение Театрально-литературного Комитета. Он умел и отклонить просьбы и притязания, ему ненужные и неясные, и с вежливостью такого сорта, что она как бы прекращала все дальнейшие объяснения по этому поводу.
Однажды с некоторой путаной просьбою к Островскому обратился Н. Островский отвечает следующим образом: «Милостивый государь Николай Семенович, Вы пишете, что Вам нужно мое письмо, т. И вежливо, а тверденько: сказал, как отрезал. А мог и еще тверже, если в гневе. Видимо, рассердил его не на шутку композитор А. Серов: ему Островский отправил просто-таки образец эпистолярной отповеди, начинающийся так: «После Вашего письма нет возможности предположить, чтобы вы имели настоящее понятие о вежливости» XI, С.
Если прочесть эти слова вслух, будто зазвучит властный, твердый голос. Заканчивается письмо совсем хорошо: «Вы просите меня не пенять, что круто обращаетесь.
Об чем же мне пенять? Я Вам не подчиненный. На крутое письмо всякий имеет право отвечать еще круче, если дозволит благовоспитанность» XI, С. Нас, привыкших к разнообразию театра Островского, уже не удивляет, что и «Снегурочку», и «Волки и овцы» написал один человек, владевший и поэзией и сатирой. А вот контрасты личностных проявлений самого Островского, при внимательном рассмотрении, удивляют.
Хотя все эти величины крепко связаны, имеют общий источник. Понятно, что создатель «Леса» и «Бешеных денег» мог быть и резок, и насмешлив, как трудно оспорить и то, что без мягкого сердца и душевной кротости не напишешь «Бедной невесты» или «Без вины виноватые».
Важно уяснить богатство человеческой натуры Островского и то, что, наблюдая природу человека, он частенько глядел не только на внешний мир, но и внутрь себя. Закон совмещения противоположных свойств и контрастных проявлений словно простирался и за пределы личности Островского, формируя и ближайшее окружение его жизни и творчества. Обе его жены — Агафья Ивановна, Марья Васильевна, и оба его главных критика — Николай Добролюбов, Аполлон Григорьев — были людьми, несходственными решительно ни в чем: ни в складе характера, ни в ходе судьбы, ни в убеждениях, ни — если говорить о критиках — в стиле и методах анализа художественного произведения.
Первая жена Островского. Николай Добролюбов — разумный, рассудочный материалист, абсолютно «партийный», твердо и четко излагающий свои мысли, очень влиятельный в русском обществе — и Аполлон Григорьев, стихийный, поэтичный, вдохновенный и путаный, боявшийся всякой партийной определенности, малоавторитетный, хотя и читаемый в обществе.
И все они сходились в любви к Островскому! И он любил их. Конечно, по отношению к Добролюбову была известная сдержанность, но Добролюбов сыграл слишком великую роль в литературном самоутверждении Островского, чтобы тот хоть единым словом намекнул на какие бы то ни было разногласия с ним. Словно льнули «бинарные оппозиции» к нашему драматургу, как раз искавшему и писавшему столкновения разнонаправленных воль, сшибки противоположных стихий.
И близлежащая к Островскому жизнь будто заражалась от него общими свойствами его натуры, ведя себя с неумолимой композиционной строгостью. Мужественность Островского была несомненна и, по воспоминаниям современников, выражалась даже и во всем его облике.
Мужественный, крепкий, коренастый, напоминающий не то богатыря, не то боярина — таким видели его люди. И в этом мужественном теле обитал, видимо, абсолютно мужской дух, если под понятием «мужское» разуметь обозначение одной из двух мировых сил-стихий, силу, устремленную на борьбу, завоевание и построение.
Композиция считается традиционно чуждой женской стихии, и сам Островский, драматург-«композитор», шутил, что такая работа-де женщине не под силу. Островский был отличный воин, боец, завоевывая себе различные области влияния, умел и отступить, и напасть вовремя и во всеоружии. Его многочисленные записки о положении дел на театре — очень боевые, активные, воинственные. До самой смерти не покидала его особенная, боевая духовная бодрость. Так и должно было быть — конечно, исполинский театр и возводил исполин-демиург, богатырь, строитель и боец.
Но, коли он был такой героической личностью, отчего не оставить небольшого автопортрета, где-нибудь хоть в уголочке какой-нибудь пьесы?
По моим наблюдениям, Островский оставил нам множество автопортретов, но не буквально воспроизводящих какие-то личностные черты, то были, скорее, автопортреты души. Похоже на то, что у этого абсолютного мужчины с абсолютно мужским духом соединялась абсолютно женская душа.
Прекрасно написал об этом С. Максимов — человек, близко знавший Островского. Чувствительность тонкая, нежность беспредельная, смена впечатлений в чертах лица! Не только писал женским почерком, но, оказывается, не чурался и других женскщх занятий. Загорский как-то застал его за кройкой панталончиков для сына.
Островский объяснил удивленно товарищу, что рос среди девочек… товарищей у него в детстве не было». Писал женским почерком, рос среди девочек, неподражаемо исполнял женские роли и был чрезвычайно чувствителен — о том есть немало свидетельств. Многие вспоминали «милую улыбку» Островского, точно он был светская красавица. Васильев и дальше пошел, отмечая «обаяние, чарующее обаяние личности«, процитировал пушкинские стихи — отнеся их к личности Островского и к своему отношению.
Видите, все схсодятся: впечатлительность, чувствительность. Нервность, нежность…все то черты женской силы-стихии. В пьесах Островского есть героини, наиболее полно выражающие суть своей стихии, своей природы — женщины впечатлительнее, чуткие, нежные сердцем — Катерина из «Грозы», Лариса Огудалова, Юлия Тугина, Саша Негина, Вера Филипповна «Сердце не камень» , Ксения Кочуева «Не от мира сего» и многие другие.
Трудно оспорить, что они написаны Островским с особою силой и особой любовью и сочувствием. Островский вел себя в этом мире по-мужски, но восприятие жизни у него, видимо, было женское.
Слить в единое существование мужской дух и женскую душу — то была большая удача Творения. Лучшего для драматурга трудно пожелать…. Но вообще-то Островекий не путал, не поражал людей ни превосходством, ни причудами, ни особыми требованиями. Его соразмерность делала его и приемлемым и приятным в общежитии. Интернет-сайты ул. Белинского История улицы В.
Белинский Биография Творчество Литература. Воробьева История улицы К. Воробьев Биография Творчество Связь с Курским краем. Гайдара История улицы А. Гайдар Биография Творчество Связь с Курским краем. Герцена История улицы А. Герцен Биография Творчество Литература. Гоголя История улицы Н.
Горького История улицы А. Добролюбова История улицы Н. Добролюбов Биография Творчество Литература. Есенинская История улицы С. Есенин Биография Творчество Литература. Кольцова История улицы А. Кольцов Биография Творчество Литература.
Лермонтовская История улицы М. Литературная История улицы ул. Ломоносова История улицы М. Ломоносов Биография Творчество Литература.
Луначарского История улицы А. Луначарский Биография Творчество Литература. Маяковского История улицы В. Овечкина История улицы В. Овечкин Биография Творчество Связь с Курским краем.
Островского История улицы Н. Островский Биография Творчество Литература. Поэтическая История улицы ул. Пушкинская История улицы А. Пушкин Биография Творчество Литература. Радищева История улицы А. Радищев Биография Творчество Литература.
Толстого История улицы Л. Фетовская История улицы А. Фет Биография Творчество Связь с Курским краем. Чернышевского История улицы Н. Чернышевский Биография Творчество Литература. Чехова История улицы А. Когда исчезла всякая надежда на выздоровление, у него возник план, «который имел целью наполнить жизнь содержанием, необходимым для оправдания самой жизни».
Он начал писать книгу-исповедь, книгу-биографию. Слепому Островскому писать было очень трудно, строчка набегала на строчку, буква на букву. Он пробовал использовать трафарет, но и это не ускоряло работы.
Тогда он стал диктовать жене, друзьям. Образ главного героя романа — бесстрашного Павла Корчагина автобиографичен. Писатель, переосмыслив личные впечатления и документы, создал новые литературные образы.
Революционные лозунги и деловая речь, документальность и художественный вымысел, лиризм и хроника — все это соединилось у Островского в новое для советской литературы художественное произведение. Для многих поколений советской молодёжи герой романа стал нравственным образцом. В апреле года журнал «Молодая Гвардия» начал публиковать роман Островского, а в ноябре первая часть вышла отдельной книгой, затем и вторая. Роман сразу приобрел большую популярность.
В библиотеках за ним выстраивались огромные очереди, устраивались коллективные читки и обсуждения. В г.
