Д аннунцио стихи, Габриэле Д’Аннунцио — «Дистопия»
Детские остросюжетные. Болтовня кормилицы звучала в моих ушах, и моя судьба понемногу сливалась с судьбою молодой Веронки. Я невольно содрогнулся: он возвратится снова.
Иной раз, когда я была особенно утомлена и взволнована, на моих губах появлялась долгая улыбка, и ненаглядная со своею чуткою душою тоже не могла понять, откуда она являлась. Это были незабвенные часы; казалось, что телесные оковы духа спадали, и он улетал блуждать к крайним пределам жизни! Но и мощные мечты наяву иногда овладевают нами с такою же силою; они охватывают и держат нас, и нашей воле не удается противостоять им и кажется, будто вся ткань нашего существования раздирается, и надежда ткет из этих же самых ниток другую, более странную и более блестящую ткань… Там на скамейке перед грубым столом в харчевне Пламени в Доло, куда судьба на днях опять забросила меня, моему уму представились самые необычайные видения, какие мечты когда-либо пробуждали в моей душе.
Я увидела то, чего никогда не забуду: я увидела, как окружавшие меня реальные формы уступили место призракам, порождаемым моими мыслями и инстинктом. Там, перед моими глазами, ослепленными внезапно вспыхнувшим на авансцене ярким и коптящим керосиновым освещением, там начал оживляться мир моей выразительной игры.
Первые проблески моего драматического искусства развились в этом состоянии тревоги. В ней было естественное желание, чтобы ей придали форму, вдохнули в нее дух… Иной раз вечером на стене, покрытой медною посудою, я видела точно в зеркале отражение своего лица, неузнаваемого от боли и страсти.
Чтобы отогнать от себя галлюцинации и отвлечь от одной точки неподвижный взгляд, я начинала быстро мигать. Мать повторяла: «Кушай, дочурка, съешь хоть вот это». Но что значили для меня хлеб, вино, мясо и фрукты, все материальное, купленное на тяжелый заработок, в сравнении с тем, что было внутри меня?
Я повторяла: «Подожди! Мне нравилось есть его на следующее утро в поле под деревом или на берегу Бренты, сидя на камне или на траве… Эти статуи! Как то раз я вышла в поле рано утром со своим хлебом. Это было в марте.
Моею целью были статуи. Я переходила от одной к другой, останавливаясь у каждой, точно я пришла к ним в гости. Некоторые из них казались мне поразительно красивыми, и я старалась подражать их позам. Но дольше всего я оставалась в обществе полуразбитых статуй, точно инстинктивно желала утешить их. Играя вечером на сцене, я вспоминала которую-нибудь из них и так глубоко чувствовала ее отдаленность и одиночество среди тихих полей под звездным небом, что, казалось, не могла больше говорить.
Публика приходила в нетерпение от моих длинных пауз… Иногда в ожидании окончания длинной тирады моего партнера я становилась в позу которой-нибудь из наиболее знакомых мне статуй и стояла неподвижно, точно каменное изваяние. Я уже начала лепить себя…. Я нежно полюбила одну статую без рук, которыми она поддерживала прежде на голове корзину с фруктами. Но кисти рук остались прикрепленными к корзине, и это огорчало меня.
Она стояла на пьедестале среди льняного поля; вблизи виднелся маленький канал, где отражавшееся небо служило продолжением лазури цветов. Когда я закрываю глаза, то вижу перед собою каменное лицо и лучи солнца, пронизывающие стебельки льна и окрашивающиеся в зеленый цвет, точно в зеленом стекле… Всегда с тех пор в самые страстные моменты игры на сцене в моей памяти встают видения полей, особенно когда мне удается одною силою безмолвия глубоко потрясти глядящую на меня толпу….
Какая это была весна! За все время своей бродячей жизни я впервые увидела тогда большую реку. Она явилась передо мною неожиданно, бурная и быстрая среди диких берегов в равнине, залитой ярким светом горизонтальных лучей солнца, касавшегося на горизонте поверхности реки, точно красное колесо.
Я поняла тогда, что есть божественного в большой реке. Это был Эч, который протекал через Верону, город Джульетты…. Мы въехали в Верону в один майский вечер через ворота Палио. Волнение душило меня. Я прижимала к сердцу тетрадку, куда вписала собственноручно роль Джульетты, и повторяла мысленно слова при первом появлении ее на сцену: «Кто зовет меня?
Вот и я. Какова ваша воля? Болтовня кормилицы звучала в моих ушах, и моя судьба понемногу сливалась с судьбою молодой Веронки.
На каждом углу улицы я ожидала встретить похоронную процессию, шедшую за гробом, усыпанным белыми розами. В одно майское воскресенье на огромной арене древнего амфитеатра под открытым небом перед толпою народа, всосавшего легенду любви и смерти, я играла Джульетту.
Никакой гром аплодисментов, никакое глубокое потрясение публики, никакой успех не могут сравниться для меня с опьянением и полнотою этого великого часа. Когда я услышала слова Ромео: «Ах, она научает факелы ярко гореть! Я купила на свой скудный заработок на площади Травы у фонтана Мадонны огромный букет роз. Розы были моим единственным украшением. Они участвовали во всех моих позах, словах, жестах; одну я уронила к ногам Ромео при встрече с ним, у другой я оторвала лепестки и осыпала ими голову Ромео с балкона, и розами же я осыпала его труп в склепе.
Благоухание, воздух и свет производили на меня чарующее впечатление. Слова лились с моих уст как-то необычайно легко, точно невольно, как в бреду; и я слышала, как кровь шумит в моих жилах. Я видела перед собою глубокую арену амфитеатра, полузатененную, полуосвещенную солнцем, и в освещенной части что-то блестящее, точно многие тысячи глаз.
Погода была тиха, как сегодня. Ни малейшее дуновение ветерка не развевало складок моего платья или волос, сбегавших на мою голую шею. Небо было очень далеко, и тем не менее мне казалось, что самые тихие слова звучат на нем до крайних пределов, точно раскаты грома, и небесная лазурь делается такою темною, что окрашивает меня подобно морской воде, в которой я тону.
Мой взгляд поминутно устремлялся на высокую траву, росшую по верхушкам стен, и мне казалось, что она выражает одобрение всему, что я говорила и делала; и когда она заколыхалась при первом дуновении ветерка, поднимавшегося на холмах, я почувствовала, что мое возбуждение и сила выражения еще более возрастают. Как я говорила о соловье и о жаворонке! Тысячу раз мне приходилось слышать их в поле, и я знала все их мелодии в лесу, в полях и в облаках; они живо и дико звучали у меня в ушах.
Каждое слово, прежде чем сорваться с моих уст, казалось, проходило через мою разгоряченную кровь. Во мне не было ни одной фибры,, которая не прибавляла бы звука к общей гармонии. Каждый раз, когда мне случается достигнуть высшего предела искусства, я испытываю это несказанное состояние.
Я была Джульеттою. Ветер играл моими волосами. Я чувствовала странную тишину, в которой раздавались мои жалобы. Казалось, что толпа зрителей исчезла под землею, в таком глубоком молчании застыла она в амфитеатре, вся погруженная во мрак.
Там наверху, края стен были по-прежнему залиты солнцем. Я выражала ужас перед светом дня, но на самом деле я уже чувствовала «маску ночи» на своем лице. Ромео спустился вниз. Мы уже умерли, уже вступили во мрак. Но в бою Габриеле оказывался действительно смельчаком и азартно рисковал собой. Несмотря на свои пятьдесят два года, он записывается сначала во флот, где участвует в вылазках торпедных катеров, а к концу лета переходит в авиацию. Он летает на Триест, на Пулу, на Сплит, сбрасывает бомбы и прокламации, видит гибель боевых товарищей, при неудачной посадке повреждает себе зрительный нерв и слепнет на один глаз.
С этих пор канонический образ поэта дополняется наглазной повязкой. Война завершилась 3 ноября года. Так он окрестил свой променад до Фиуме впоследствии Муссолини осуществит менее театральный римейк этого действа под названием «Марш на Рим». По пути к ним присоединялись все желающие, так что повстанцы увеличивались в количестве и все более распалялись «праведным огнем» патриотизма.
По дороге к колонне присоединяются группы солдат, карабинеров и беженцев из Далмации. В километре от границы их пытается остановить командующий экспедиционным корпусом в Фиуме генерал Патталуга. В этом недобром и безумном мире наш город сегодня — единственный островок свободы. Этот чудесный остров плывет в океане и сияет немеркнущим светом, в то время как все континенты Земли погружены во тьму торгашества и конкуренции. Мы — это горстка просвещенных людей, мистических творцов, которые призваны посеять в мире семена новой силы, что прорастет всходами отчаянных дерзаний и яростных озарений.
Город наполняется странной публикой, привлеченной свободой и кокаином, который из-за нехватки продовольствия раздают вместо хлеба. Новый закон гарантировал равенство граждан, свободу мысли, слова и вероисповедания, а также всеобщее избирательное право включая женщин. Всем работающим — достойную зарплату, немощным — бесплатную богадельню. Экономическое могущество предполагалось получить благодаря Корпорациям, на которые делились бы все отрасли производства.
Но по сути это был проект диктаторского режима, полностью контролирующего граждан Муссолини воплотил в реальность и эту идею. У государства появился флаг с вызывающей надписью «Quis contra nos» «Кто против нас» , почтовые марки это важно и гимн.
Из всех известных правителей Поэт был самым милосердным и снисходительным: награды раздавал направо и налево, провинившихся судил по собственному «инстинкту справедливости». Казней не было, самое жестокое наказание — высылка из города. Изгнанники покидали рай со слезами.
Зато в славное королевство прибывали все новые и новые «подданные»: фронтовики, политики, литераторы, артисты, футуристы, анархисты, коммунисты, аферисты и просто маргинальные личности. Начался долгий период безудержного веселья. Главную роль играл, разумеется, сам Поэт.
Каждый день он произносил пафосные речи с балкона. Удивительно, как только не надоел своим слушателям за столь долгий срок.
Без преувеличения можно сказать, что фиуманцы подсели на его страстные монологи как на наркотик. Они собирались тысячами и, слушая пламенные речи, неистовствовали, плакали и смеялись.
По площади во время частых парадов маршировали бравые ардити в черных рубашках с черными знаменами, которых Поэт именовал легионерами. Чуть позже в практику вошли зрелищные факельные шествия. Особо почиталось изображение свастики — как символа солнца и возрождения.
Солдаты, моряки, женщины, горожане. Куда ни посмотришь, всюду танец — фонарей, факелов, звезд» — так описывал очевидец жизнь в городе. Танцы перетекали в неслыханную вакханалию: город наводнили проститутки, процветал гомосексуализм и беспорядочные половые связи. Разодетые в пестрые костюмы жители веселились день и ночь. Фиуманская мода того сезона — черные фески, черные галстуки и развевающиеся плащи, а на поясе обязательный кинжал. Для Поэта это был город-эксперимент, восстание против грубой реальности.
Он управлял городом, ежедневно выступал с речами, участвовал в парадах и не забывал о женщинах. Целый год европейские державы наблюдали за спектаклем Поэта-Команданте в Фиуме. В декабре года специальным соглашением обязали Италию покончить с самочинством ее Героя. Поначалу Команданте объявил войну правительству, надеясь на всенародное восстание.
Но поддержки извне не было. Через пару недель все на том же автомобиле, но уже без лепестков роз, в сопровождении шофера и адъютанта он покидает город. Одно из первых в мире государств под руководством поэта заканчивает свое существование. Муссолини, принимая во внимание преданность граждан страны своему кумиру, предоставил Габриэле место в сенате, а так же взял все его расходы на себя, и даже способствовал изучению его литературного наследия, создав для этой цели национальный институт.
Когда в Италии начал поднимать голову фашизм, Фиуме-Риека вновь была аннексирована. В году он мирно скончался на своём рабочем месте, за своим письменным столом. Опубликован NFT проект «Дистопии». Запись стрима с Денисом Стельмахом. Смотрели «Витьку Чеснока», «Быка», а теперь — «Печень». Клип Chonyatsky — Зима feat. Слава КПСС. Новый релиз Dvanov: поля и магазины.
Страдающее средневековье pyrokinesis. Постсоветская осень в клипе Dvanov.
