Туфли гробы саламандра, Search code, repositories, users, issues, pull requests...
А я знаю, как идти праведным Поднебесную в Поднебесной, ей некуда будет пропасть. Мир обрушивается потоками ливня. Она — нова и таинственна и похожа на некий шифр, к которому, мне кажется, я могу предложить ключ. Но не таков был старый Соломон Кац.
Будда передал своему ученику Ананде совершенную мудрость, заключенную в букве А. Значение знака в христианской традиции передают слова шестилетнего Иисуса своему ученику Закхею в апокрифическом Евангелии от Никодима: «Как ты, который не знает, что такое альфа, можешь учить других, что такое бета. Сначала, если знаешь, научи, что такое альфа, и тогда мы поверим тебе о бете». В начертании буквы отмечалась пирамидальная форма. Ее графику соотносили с горой и первопричиной.
По христианской каббалистике интерпретируется как Троица в Единстве. Напоминая изображение пентакля, она символизирует человека. В восточной традиции А подразумевает Аум, выражающую сущность Вселенной. Звук Ом а — оа — mm был первым актом мирового творения. В египетской традиции А соответствует орел, в индейской — бык или телец. По различным версиям А соответствует красная, черная, белая и желтая семантика. С точки зрения М. Ломоносова, А выражает идею бесконечности пространства.
В алхимии она есть субстанциональное начало всех вещей. Наиболее почитаемая буква в масонском символизме. В современной системе рекламного менеджмента буква А используется в качестве указания на первенство например, «Альфа — Банк».
В абхазском языке с буквы А, используемой в качестве приставки, начинается каждое существительное. Неопределенный артикль перед существительным в английском языке также представлен данной буквой. Мистерии Евразии. Аарон — старший брат Моисея. Как представитель рода левитов, был наделен особыми функциями: во время скитаний израильтян в пустыне он выступал в качестве их первосвященника.
Последующее иудейское священство шло от сыновей Аарона. Его священнические одежды украшались золотыми позвонками, которые своим перезвоном отгоняли злых духов.
В руках он держал кадило и расцветший жезл. Согласно легенде, в споре за первенство между 12 коленами Израилевыми, глава каждого принес жезл. На следующий день обнаружилось, что принесенный Ааороном жезл колена левитова расцвел миндалевидным деревом. Легенда о неоплодотворенном плодоношении стала причиной того, что в Средние века миндаль воспринимался как символ девственной чистоты.
Легенда об Аароновом жезле служила прообразом истории об избрании Иосифа из числа претендентов на руку Девы Марии. Жезл Аарона обладал и другими чудесными способностями. К примеру, он мог превращаться в змею, пожирая прочих змей.
Современные оккультисты истолковывают символику данной мифологемы как пробуждение змеиной энергии Кундалини, дремлющей в человеке. Словарь сюжетов и символов в искусстве. Обычно животное пребывает во сне на нижней ступени Башни. Но, реагирующее на присутствие души, оно пробуждается при входе в Башню человека. Тогда в нем начинает теплиться энергия и его тело приходит в движение.
Сознание же А Бао А Ку пробуждается лишь при восхождении человека по винтовой лестнице. Существо следует за восходящим, ступая на края ступенек, сильнее всего стертых стопами паломников.
По мере подъема форма, окраска и излучаемый свет А Бао А Ку становятся более зримыми. Но окончательно его облик может проявиться лишь на верхней ступени, достичь которой может только находящийся в состоянии нирваны и чистый в делах своих. В противном случае тело А Бао А Ку остается незавершенным, голубая окраска блекнет.
Страдания существа связаны с невозможностью достичь совершенства. Как только паломник начинает спускаться вниз, А Бао А Ку скатывается к первой ступеньке. Щупальца животного становятся заметны, когда оно достигает середины лестницы. По преданиям, лишь однажды существо поднялось на балкон Башни.
Единичность высшего восхождения, по-видимому, связывалась с совершенством Будды. Итурвуру «О малайском волшебстве» Бестиарий: Книга вымышленных существ. Использовалась в качестве амулета. Происходит от имени грекоегипетского бога Абраксаса. По другой версии, имеет персидское происхождение, являясь одним из имен Митры. Некоторые эзотерики полагают, что она представляет модификацию халдейского заклинания «аб бада ке даабра» — «сгинь, как слово».
Еще одним вариантом ее толкования служила еврейская фраза: Abreg as habra — «Мечи свою молнию даже в смерть». Мистический треугольник, образуемый словом «абракадабра». Использовалась для заклинания разных болезней, и прежде всего лихорадки. В средневековом чернокнижии абракадабру считали формулой вызывания злых духов.
Полагали, что с каждым вздохом при произнесении этого заклинания из инфернального мира вылетает по одному демону. Алистер Кроули и другие оккультисты дешифровали абракадабру в качестве формулы алхимии. Правда, при этом несколько видоизменялось написание — абрахадабра. Гематрическая сумма последней равнялась , что соответствовало Деланию Великому.
В абракадабре усматривали и ключ к пентаграмме. Леви предлагал следующее истолкование магического треугольника: «А отдельное представляет единство первого принципа, т.
А в соединении с Б — оплодотворение бинера единицей. Р — есть знак Тернера, так как оно представляет иероглифически истечение, происходящее от соединения двух начал.
Заметим мимоходом, что автор Апокалипсиса, этого ключа христианской Каббалы — составляет число зверя, т. Был заимствован из пантеона египетских богов. В Египте почитался как победитель дракона. Представители секты Василида полагали, что Абраксас является верховным главой небес и эонов т. У него насчитывается добродетелей, выпадающих на каждый день.
Семь букв, входящих в его имя, также получили магическое истолкование. Изображался Абраксас с телом человека, головой петуха и змеями вместо ног. Его образ часто присутствовал на геммах — амулетах. Культ Абраксаса получил распространение и за пределами христианского гностицизма, войдя в ряд языческих мистерий. Основоположники абстракционизма — русские художники Василий Кандинский и Казимир Малевич, голландец Пит Мондриан, француз Робер Делоне и чех Франтишек Купка — в своем творчестве опирались, как правило, на мистические идеи, заимствованные из теософской доктрины.
В основе метода отвлеченных построений лежало стремление символически выразить внутренние закономерности и интуитивно постигаемые сущности, скрываемые за происходящими явлениями видимого мира.
При этом первоэлементы формы трактовались Кандинским, Малевичем и Мондрианом как некие живописные знаки, наделенные исходным духовным содержанием, а пластические формулы, организованные из таких знаков, — как отношения между элементами универсума. Создаваемые отвлеченные живописные построения мыслились и как проекции структур космического миропорядка, и как проекты идеального устройства мира социального, и как принципиальные схемы организации пространственной и предметной среды, окружающей человека.
С момента возникновения абстракционизма в нем четко определились два направления: геометрическая абстракция, основанная преимущественно на четко очерченных конфигурациях Малевич, Мондриан , и лирическая абстракция, в которой композиция организуется из свободно текущих форм Кандинский. Если символика геометрического абстракционизма призвана отразить некие устойчивые «субстанциональные» состояния, то абстракции Кандинского и его последователей, наполненные пульсирующими формами, сложными ритмами и мерцающим цветом, сосредоточивают внимание на динамике процесса.
После Второй мировой войны эстетические концепции абстракционизма теряют свою метафизическую символику: абстрактная форма теперь соотносится лишь с теми или иными проявлениями природы и социального мира или рассматривается как фиксация психических состояний художника.
Последнее обстоятельство превратило понятие «абстракционизм» в расхожий символ формализма в различных сферах искусства.
Изобразительное и декоративное искусство. Архитектура: Терминологический словарь. Что же касается сферы искусства, та или иная степень абстракции присуща ему с момента его возникновения. Уже в эпоху неолита резкое упрощение форм и устранение деталей позволило создать образы, символизирующие знаки космических стихий. Если в период расцвета искусства Древнего Востока абстракция была связана с обожествлением власти и грозных для человека сил природы, то в античном искусстве она поднялась на более высокий уровень конструирования «идеальных образов».
В средневековом искусстве Европы и Азии центральное место заняли знаки, божественные символы и надписи, олицетворяющие религиозно-философские идеи, а в XX в.
Абут и анет — это две идентичные рыбы, плывущие в качестве дозорных перед кораблем бога солнца Ра. Мифологема о солнечных рыбах отражает космологию мироустройства на первооснове воды — в противоположность мифу о боге-солнце, скачущем на колеснице, как космологии воздуха или эфира.
Абут и анет вечно пребывают в движении. На рассвете они плывут по небу с востока на запад, ночью движутся в противоположном направлении. На разных этапах первооткрывателями выступали сменявшие друг друга авангардные направления: фовизм, кубизм, футуризм, экспрессионизм, абстракционизм начала века: сюрреализм —х, новые течения абстрактного искусства —х; различные формы акционизма, поп-арт, концептуальное искусство —х. При всем многообразии творческих программ авангарда все же можно выделить ряд таких общих черт, как позиция постоянного протеста или «перманентного бунта», отказ от классических форм изобразительности и красоты в пользу ориентации на примитив, способность к постоянному самообновлению, футуристская общественность и склонность к жизнестроительству.
Субъективная модель мира, создаваемая художником-авангардистом, призвана символизировать некую «вторую реальность». С этой целью изображение подвергается экспрессивным деформациям, аналитическому членению и различным игровым преобразованиям, вплоть до полного вытеснения изобразительности. Размывание границ между искусством и реальностью, придание произведению характера самоценного объекта реальности осуществляется прежде всего в таких формах, как коллаж и инсталляция пространственная композиция.
Отвергая замкнутую в себе и самодостаточную форму, художники авангарда стремятся «раскрыть» ее, различными способами сообщая динамику произведению. Если на первом этапе это выражалось в отказе от завершенности, в культивировании приемов спонтанного порождения формы, то с х стали использоваться реальное движение или мысленная трансформация, совершаемая в восприятии зрителя акционизм и кинетическое искусство. Подобное «открытое» произведение, допускавшее множество интерпретаций, предполагает соучастие зрителя в процессе выявления смысла произведения: зритель разгадывает предложенные ему загадки и парадоксы, наделяет знаки и символы своим значением.
Символика авангарда тесно связана и с его творческими установками — взглядом на творчество как на действие, освобожденное от осознанных целей, а на художественный объект — как на предмет, оторванный от привычных функций и ассоциаций. Поэтому простое перемещение предмета в иную, парадоксальную для него среду становится художественной акцией.
Отражая научные и философские теории XX в. Публичные гадания в Древнем Риме разрешалось проводить лишь членам коллегии авгуров. Она была учреждена первым римским царем Ромулом для ауспиций — птицегадания. Должность авгуров являлась пожизненной. Первоначально их число ограничивалось тремя. Юлий Цезарь увеличил численность до В обязанность им вменялось давать советы чиновникам и военачальникам на основании знамений. Ни одно военное предприятие или реформа не обходились без предварительного обращения к авгурам.
До IV в. Принадлежность к авгурам рассматривалась как признак знатности, поэтому далеко не все из членов коллегии обладали способностями к предсказаниям. При коллегии имелся специальный архив, в котором хранились записи обо всех сбывшихся предсказаниях. Авгуры классифицировали знамения на внезапные и ожидаемые.
К первому типу относились разного рода мелкие случайности: появление каких-либо животных, просыпанная соль, пролитое вино, спотыкание, чихание, неожиданный звук и т.
Они, как правило, предвещали неприятности. К ожидаемым знамениям относились гром, молнии, кометы, полет и крики птиц и т. Особое внимание уделялось авгурами поведению священных цыплят. При наблюдении ожидаемого знамения авгур скрывался от других раздражителей в шатре с единственным окном, обращенным на юг. Если же знамения ожидали на небе, авгур поднимался на башню и, оборачиваясь на восток, специальным изогнутым жезлом очерчивал участок.
Все, что затем происходило в границах этого участка, считалось знамениями. При наблюдении за птицами авгур должен был учитывать следующие параметры: высоту полета, скорость, частоту и звучность взмахов крыльев, тональность и громкость криков и т.
Птицы дифференцировались на тех, кто приносит добрые знаки, и тех, кто предвещает бедствия. Добрым знаком почитали полет орла, канюка, ястреба. Беду предрекал крик ворона, вороны, совы. Некоторые птицы, например дятел или скоп, не имели определенных качеств.
Правда, если ворон кричал справа от авгура, а ворона слева, это было хорошим предзнаменованием. Птицы для пророческой практики различались по степени важности. Так, орел считался важнее грача.
При противоречивых показаниях авгур основывал пророчества на преобладающей тенденции. В настоящее время авгурами иронически называют неудачливых гадателей. Выражение «улыбка авгура» подразумевает шарлатанство псевдопредсказателей.
Римская религия от времени Августа до Антонинов. На товарном знаке фирмы «Альфа-Ромео» изображались красный крест на белом поле и змея с короной. Данная эмблема была перенесена с герба семейства Висконти, герцогов Миланских. Крест являлся воинским символом рыцарей из Ломбардии, участвовавших в крестовом походе. Змей символизировал дракона, разорявшего в V в.
Долгое время эмблему окружал лавровый венок, что служило указанием на выигрыш Гран-при на Всемирных автогонках в Эмблемой английской компании «Астон Мартин» служат распростертые крылья. Знак был предложен гонщиком и журналистом Сами Дэвисом. По его признанию, данный образ был ему навеян египетскими символами скарабея и крыльев ястреба. Поначалу у эмблемы была чернобелая семантика, сейчас — зеленый цвет с позолотой. Эмблема фирмы «Ауди» — четыре переплетающихся кольца. Круги символизируют слияние четырех компаний.
Несмотря на то что «Фольксваген» приобрел «Ауди» в , старая эмблематика была сохранена. Эмблема БМВ — изображение вращающегося пропеллера. В пропеллер подвергся существенной стилизации — теперь это круг, разделенный на четыре четверти, окрашенные в традиционные для Баварии белый и синий цвета.
Эмблема компании «Кадиллак» — древний герб фамилии Моте. Широкая полоса в первой и четвертой четвертях — пояс воинской доблести, дарованный предкам Моте за отвагу, проявленную в крестовых походах.
Две группы черных птиц — в каждой по три, в честь Троицы, — это геральдические гуси. Они символизируют «мудрость, богатство и ясность ума». Сами представители «Кадиллака» утверждают, что серебряный и красный цвета на первой и третьей четвертях герба подразумевают чистоту, милосердие, добродетель, изобилие, доблесть и стойкость в бою. Эмблема фирмы «Ситроен» — шевроны шестеренок. Установленная в гигантская эмблема «Ситроена», включавшая изображение Эйфелевой башни и написанное сверху вниз название фирмы, являлась, согласно Книге рекордов Гиннесса, самым большим из когда-либо воздвигнутых знаков: его можно было наблюдать на расстоянии 38 километров.
Эмблема подверглась демонтажу в Эмблема фирмы «Феррари» — вставшая на дыбы лошадь. Впервые появилась на фюзеляже истребителя, управляемого асом Франческо Баррока, сбитого в Фирма оставила эту эмблему по предложению матери убитого.
Желтый фон — цвет ближайшего к Маранелло города Модены.
Зеленая, белая и красные полосы — цвета национального флага Италии. Эмблема фирмы «Ягуар» — прыгающее животное. Первоначально в качестве торгового знака использовались крылья.
Их сменило изображение головы ягуара. Ее в свою очередь заменил ягуар в прыжке. Фигурка с капота была убрана в середине х в соответствии с правилами безопасности. Ягуар, по мнению руководителей компании, символизирует скорость, мощь и красоту. Эмблема фирмы «Мерседес — Бенц» — заключенная в круг трехлучевая звезда. Звезда символизировала превосходство компании в трех сферах — на земле, воде и в воздухе.
Ее автором был владелец завода Г. Бенц выбрал в качестве товарного знака рулевое колесо, замененное лавровым венком. Символы Даймлера и Бенца были композиционно соединены в при слиянии их фирм. В современном виде эмблема существует с Эмблема «МГ» — аббревиатура названия фирмы, заключенная в восьмиугольник. По утверждению владельцев, изображение имеет форму восьмиконечного болта.
Эмблема «Мицубиси» — три ромба. Восходит к мону гербу фамилии Ивасаки. В товарном варианте герб существенно упростился.
Знак окрашивался в самый популярный в Японии красный цвет. Каждый ромб, по утверждению владельцев, символизирует один из принципов компании: ответственность перед обществом, честность и взаимопонимание между народами через торговлю. Эмблема фирмы «Нисан» — наложенный на круг прямоугольник, в который вписано название фирмы.
Красный круг символизирует солнце, синий прямоугольник — небо. Знак, с точки зрения владельцев, выражает девиз компании: «искренность приносит успех». Эмблема «Пежо» — лев, заключенный в квадрат. Девиз компании гласит: «Лев идет от мощи к мощи». Знак символизировал мощь изделий фирмы. Заводы «Пежо» располагались возле Бельфора, где монумент льва напоминал о неудаче немцев при осаде в Эмблема «Порше» — компиляционный герб, в центре которого изображена лошадь.
Вздыбленная лошадь была заимствована из герба Штутгарта. Город возник на месте конного завода — название «Штутгарт» дословно означает «Сад кобыл». Рога, красные и черные колоссы на эмблеме заимствованы с герба Вюртембергского королевства, столицей которого и являлся Штутгарт.
Совмещенная эмблема появилась в изделиях «Порше» в Эмблема «Рено» — стилизованный ромб.
Первоначально товарным знаком фирмы являлся круг с помещенным внутри него на решетке названием предприятия. Ромб появился с момента модификации решетки из круглой в ромбовидную форму. Эмблему, введенную в , разработал Виктор Висарели. Современная форма эмблемы была введена лишь в Эмблема фирмы «Роллс-Ройс» — устремленная вперед фигурка женщины с откинутыми назад руками, в развевающемся на ветру одеянии.
Разработанная в Чарлзом Сайксом, она была названа «Дух восторга». Впоследствии фигурка получила название «Летящая леди». Она стала первой металлической фигурой на моторе автомобилей, сделанных в Англии.
Первоначально изготовлялась из баббита, затем — из бронзы и хромированной стали. Графическая эмблема «Роллс-Ройса» — две наложенные одна на другую буквы R в прямоугольнике. Согласно легенде, Ройс увидел данное изображение на скатерти в ресторане. Первоначально эмблема была красного цвета, а с середины х — черно-белого. Существует мнение, что это изменение символизировало траур по Ройсу. Эмблема фирмы «Ровер» — ладья викингов.
Первоначально тема викингов передавалась через изображение копья или боевого топора. Корабль на щите появился в качестве товарного знака в Современный вариант был установлен в Эмблема шведской компании «СААБ» — грифон в круге. Грифон изображался на гербе провинции Скане, в которой Мальме был главным административным центром. С х эмблемой компании являлся пропеллер. Новый знак, на котором изображался грифон в двух кругах, был создан в дизайнером К.
Он символизировал преемственность в деятельности компании. Эмблема «Шкоды» — заключенная в круг крылатая стрела. Крыло символизирует созидательный человеческий дух. Глаз на крыле означал бдительность водителей. Стрела указывала на принцип совершенствования технологии.
Эмблема «Субару» — заключенная в эллипс группа звезд. Символизирует пять ярчайших звезд Плеяд, называющихся по-японски — Субару. Эмблема была утверждена в , когда фирма приступила к производству автомобилей. Эмблема «Тойоты» — три эллипсовидные формы. Знак был установлен лишь в в связи с японской торговой экспансией на Запад. Вертикальный и горизонтальный эллипсы составляют букву Т.
Третья эллипсовидная фигура символизирует «дух созидания в разработках». Окружающее пустое пространство подразумевает потенциальные возможности компании. Эмблема «Фольксвагена» — вертикально изображенные внутри круга буквы V и W. Первоначально в качестве товарного знака использовались изображения волка и замка, затем — руля и рычага передач. Впервые буквенная эмблема появилась в Эмблема «Вольво» — заключенный в квадрат круг со стрелой и диагональной полосой. Впервые была помещена на радиаторе автомобиля в Символизирует также Марс и мужское начало.
С знак круга со стрелой был снят с эмблемы. Круг со стрелой, обозначающей железо, указывал на шведскую сталелитейную промышленность, предоставившую материал для изготовления автомобилей. Энциклопедия знаков и символов. Стал использоваться в международном праве с На Западе не считается регистрационным, он лишь служит предупреждением против несанкционированного воспроизводства.
Оссендовский идентифицировали Агартху и Шамбалу, но их коллега Р. Генон противопоставляет их. С его точки зрения, только Агартха является подлинным центром истинного эзотерического Посвящения. Противостоящая ей демоническая, псевдодуховная Шамбала символизирует принцип контринициации, питая учение теософов, оккультистов и спиритов. Традиционным местом расположения Агартхи считают Тибет или Гималаи. Согласно версии о перемещении Агартхи, ее также помещают на Алтае.
В Агартхе живут высшие посвященные, хранители традиции, истинные учителя и правители мира. Достигнуть Агартхи непосвященному невозможно — только избранным она становится доступна. С Агартхой связывается русская мифологема о Беловодье. Паломники из Руси шли не только в Палестину, но и на Восток в поисках мистической страны. Предание сообщает о монахе Сергии, посланном князем Владимиром на розыски Беловодья и достигшем его. По возвращении он поведал, что по существующему там закону только семь человек за столетие могут попасть в пределы страны.
Шестеро из них должны были вернуться во внешний мир после получения необходимых знаний, седьмой, не старея, навечно оставался в стране мудрецов. Особые, сияющие лучи исходят от Башни Агартхи. Свет, по мнению тибетских лам, исходит из драгоценного мистического камня — шантамани. Согласно одной из легенд о его происхождении, с неба упал ларец, в котором и находился камень.
По другой, шантамани принес крылатый конь Лунгта. Рерих, отстаивавший теорию палеовизита, утверждал, что материал, из которого состоит камень, существует лишь в созвездии Ориона. Осколками шантамани обладали многие цари и учители. Одним из посланников Агартхи считается Аполлоний Тианский. Впоследствии Агартхи достигали Е.
Блаватская и Н. Ее поиском были мотивированы экспедиции сотрудников спецслужб Третьего рейха нацистская Германия на Тибет. Послание, привезенное Н. Рерихом в от махатм Агартхи руководству Советской России, гласило: «На Гималаях мы знаем совершаемое вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий. Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрассудков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия. Вы сожгли войско рабов. Вы раздавили пауков наживы.
Вы закрыли ворота ночных притонов. Вы избавили землю от предателей денежных. Вы признали, что религия есть учение всеобъемлемости материи. Вы признали ничтожность личной собственности. Вы угадали эволюцию общины. Вы указали на значение познания. Вы преклонились перед красотой. Вы принесли детям всю мощь космоса. Вы открыли окна дворцов.
Вы увидели неотложность построения домов общего блага! Мы остановили восстание в Индии, когда оно было преждевременным, также признали своевременность вашего движения и посылаем вам всю нашу помощь, утверждая единение Азии! Знаем, многие построения свершатся в 28—36 годах. Привет вам, ищущим общего блага! Согласно пуранической литературе, Агартха есть остров, расположенный посередине острова из нектара. Путешественников переносит туда мистическая золотая птица.
Китайская литература сообщала о находящихся в Агартхе дереве и фонтане бессмертия. Тибетские ламы изображали Агартху в центре оазиса, окруженного реками и высокими горами. Существуют легенды о подземных ходах, соединяющих Агартху с внешним миром.
Рерих и Ф. Оссендовский сообщали о специальных подземных и воздушных аппаратах, служащих ее жителям для быстрого перемещения. Другие истолкователи мифологемы полагали, что Агартха — символический образ, в образе страны передающий внутреннее состояние человека. Из пещер и дебрей Индостана. Тайная доктрина. Мистики и маги Тибета. Ростов, ; Семенова 3. Где искать затерянный мир? Страна мудрецов? АГАТ — один из мистических камней-талисманов.
Название происходит от названия реки Ахатес на Сицилии, где с давних пор обнаруживался этот минерал — разновидность халцедона.
Агат связан с зодиакальным знаком Тельца. Считается талисманом мая. Агат предохраняет от сглаза и ядов, дарует его обладателю долголетие и здоровье. Особенно ценились в средневековой Европе черные агаты.
Такая разновидность камня дает власть над злыми силами, а потому служит оберегом. Но вместе с тем агат может ввергнуть владельца в печаль. Слоистые агаты наделяют мужчин любовными чарами.
Целители давали больному, томимому жаждой, подержать агат во рту, что должно было облегчить его страдания. Моховой агат способствовал урожаю и охранял от злодеяний. Правда, его не рекомендовалось дарить как любовный талисман.
У многих народов имелось представление, что агат облегчает роды. Христос, подобно агнцу, отдал себя на заклание. Образ восходит к широко распространенному в пастушеских культурах обряду приносить первого ягненка, родившегося в стаде, в жертву богам.
Агнец — символ кротости, непротивления, невинности и смирения. Именно эти качества составляли христианский этический идеал. Одним из вариантов изображения Агнуса Деи был ягненок со струящейся из груди кровью, что символизировало мучения и искупительную жертву Христа. Другой художественной версией был торжествующий агнец со знаменем или флажком, на котором изображался крест.
Вокруг головы агнца рисовался нимб святости. Ягненок, изображенный в композиции с овцами, символизировал соответственно Христа и его последователей. Прообразом жертвы Христовой считалось жертвоприношение Авраамом сына своего Исаака. Таким образом, Исаак отдал жизнь за род человеческий.
Агнец со связанными ногами — один из даров, принесенных пастухами на Рождество Христово, также символизирующий будущую жертву Спасителя. АД — место посмертного наказания за грехи, символизирующее неотвратимость возмездия. Мифологема об аде присутствовала во всех религиозных учениях. Местоположение ада часто связывалось с западом как стороной света, что было вызвано ассоциациями с закатом солнца. Существует мнение, что путешествие на запад в доколумбовы времена табуировалось его инфернальным истолкованием в сакральной географии.
Да и плавание X. Колумба в совпало — и, возможно, было им обусловлено — со всеевропейским ожиданием конца света. По мнению Г. Вирта, этноним «Америка» ведет происхождение вовсе не от Америго Веспучи, а от древнего названия земли ада. Другое ее наименование — «Зеленая страна» — вызывает параллели с Гренландией — страной льдов, вовсе лишенной какой-либо зелени. Символика доллара — зеленая цветовая семантика и перечеркнутые петлей параллельные Геркулесовы столбы — трактуется некоторыми эзотериками исходя из традиции определения местоположения ада на Западе.
Один — предводитель асов. По другой версии, ад располагается в подземном мире. Там он размещался, например, в православной модели мироздания. О «бесконечной пропасти подземного пламени» говорил Иоанн Лествичник. Тезис, что адское пламя бушует под землей, Григорий Великий аргументировал указанием на извержения вулкана. Другим аргументом служил факт бьющих из-под земли холодных источников. И превращу камень в золото, слова — в стихи живые и ослепительные.
Дата не круглая, но значимая: столько же лет прожил он на земле. Это как бы тень, которую отбрасывает срок жизни. За это время поэт было почти полностью исчез для читателей, потом появился в виде слепых перепечаток, и, наконец, вновь стал любимым и знаменитым. Родился он в году что выяснилось совсем недавно, так как Кузмин тщательно скрывал эту дату в Ярославле Жизнь его была разнообразной и противоречивой, как он сам.
Печальное и унылое детство, переезд в Петербург, гимназия. Бурная молодость, с метаниями по разным странам и верованиям, страстным увлечением то католицизмом, то хлыстами. Потом профессиональные занятия музыкой, и только под тридцать он начал писать стихи, и как-то вдруг стал тем Кузминым, каким его принято видеть — циничным, язвительным, любострастным, пленительным и блестящим.
Он писал музыку к "Балаганчику", жил у Вячеслава Иванова на башне, охотился за мальчиками в Таврическом саду, стал скандально знаменитым, выпуская книгу за книгой чудесных, небывало музыкальных стихов. Потом мизерная советская старость — в бедности и почти забвении. Однако свой шедевр и, может быть, "оправдание жизни", он создал уже на шестом десятке лет, благодаря позднему старту, а возможно, по каким-то более глубоким причинам.
Верно только второе — клавесин, Достоевский не при чем. И то клавесин — главный, но не единственный инструмент. Особенно в той же "Форели". В ней каждая поэма разыграна и спета по-разному. Собственно в поэме, давшей название книге — явно слышится глубокая низкая виолончель "Стояли холода, и шел Тристан.
В оркестре пело раненое море…" В другой — флейта, она и называется автором "…будто флейта заиграла из-за тонкого стекла…". Мне кажется, что чувствуя, что это его последний и самый сильный творческий всплеск, Кузмин в "Форели" подводит итог миру, не себе, стремится описать его в полноте, увидеть его как "плерому". Это почти бухгалтерия подлунного мира — 12 месяцев, 7 дней недели, створки веера, может быть — и цвета радуги во всяком случае в первой поэме отчетливо звучит зеленая нота, даже навязчиво.
Может быть, у него было такое намерение, но оно сковывало и он его оставил…. В "Форели" — полнота жанров: мистический детектив, сюжет экспрессионистического фильма, романтическая трагедия, гофманиада и трагический водевиль. Фильм — это слово прозвучало не случайно. Кузмин первый в истории поэзии строил свои поздние поэмы по принципу киномонтажа. То крупный план, то панорама, то резкая стыковка нестыкующегося.
В этом то отличие от "циклов", которого не понимает составитель и комментатор кузминского тома "Библиотеки поэта" Н. Богомолов, для которого всё — циклы, он наивно объясняет, что в поэме единый ритмический строй должен быть.
Тогда как новаторство Кузмина в области маленькой поэмы как раз и состоит в симфонизме и естественном сбегании и разбегании ритмов в гармоничном соответствии с фабулой. И музыкальность Кузмина в большой степени выразилась не в изобретенных им замечательных "мотивах" и ритмическом причудливом и изысканном рисунке, а в их сплавленности с развитием сюжета. Если за каждым поэтом стоит и через него говорит некая вполне определенная стихия, то очевидно, что у Кузмина это вода.
Таинственна связь между поэтом и стихией. Таинственна — потому что бессознательна. Потому что стихия выбирает себе поэта, а не поэт стихию. Он может прожить жизнь и умереть, не узнав, что все его существо, каждый атом его крови отзывались на ее приказы, что ритм его стихов зависел от ее движений, что она стояла за его спиною и сам он был ею.
Кузмину заклинатель сказал бы: "Ты одержим духом Воды". Для Кузмина потоп не кончался. С самого начала и до конца — одна вода кругом. Названия книг: "Сети" первой , "Огненные озера", "Форель разбивает лед" последней. Вода во всех видах лед, пар, гладь морская, речная и все к ней относящееся: рыбы, сети, пароходы, лодки.
В каждом стихотворении она — в блюдечке ли с чаем, в котором отражается Фудзияма, в луже, пруде, море, океане. Пишет ли он о любви: "любви безбрежные моря", о весне: "с весенним шумом половодья", о желании умереть: "я бы себя утопил". О желании веры обращаясь к Христу :. Навязчиво-любимые герои с первых же книг или строк : знаменитые утопленники — Озирис и, прежде всего, Антиной.
Бог тот, кто утонул. Вода сообщает божественность. Утопленники и рыбы — основные герои его стихов. Почему именно он, поклонник Озириса и Антиноя, оказался свидетелем гибели от воды другого знаменитого утопшего — Сапунова в м году, соседа его по лодке, которая перевернулась? Так и слышишь демонический хохоток, переходящий в утробное всхлипывание — финских вод в час отлива, заманивающих в даль. Обручение с водой через смерть. Он видит мир глазами индийского божества, лежащего на дне Океана в зародыше цветка: "Солнце аквамарином, и птиц скороходом — тень".
Скорее даже не из глуби, а с границы воды и воздуха, перейти которую рыба хочет. Она хочет разбить лед или стекло аквариума. Такое желание кажется нелепым. Переход из воды в воздух — смерть для рыбы. Но это только кажется, рыба чувствует, что станет лодкой. Воздух по Кузмину — та же вода, только более легкая, более духовная. Итак, для рыбы есть два пути: первый — жить как жила в воде, второй: броситься в воздух и умереть, вернувшись в родную небесную воду.
Но возможен и третий выход: прыгнуть в воздух и снова вернуться в воду, но уже другим, преображенным, преломленным в воздухе, как луч. Именно это происходит с героями поэм "Для Августа" и "Форель разбивает лед". Эрвин Грей ушел в море и, конечно, не вернулся, вода ведь гибельная стихия. И все же возвращается — призраком, оборотнем, одетый в тело другого, в чужую чешую. Вся эта последняя книга, конечно, о переходе в иное состояние, к которому он готовился.
Взломать лед и вот он — "зеленый край за паром голубым". Ритуальное очистительное омовение, например, приравнивалось к непроявленному состоянию ангелов в огне, откуда они выходят и приобретают образ для служения. Для гностиков вода и огонь — два зеркала друг против друга.
Поэтому поэт воды неизбежно и поэт огня. В стихотворении "Смерть" душа, умирая, ныряет в "крещенски-голубую прорубь", и оказывается "в летучем без теней огне". При этом не только душа проходит через воду, чтобы стать огнем, но и сама вода становится им. В позднем дневнике Кузмин пишет, что есть нечто, о чем он всегда умалчивает.
И не может определить, что это: "Егунов прав, что это религия. Может быть, безумие. Но нет — тут огромное целомудрие и потусторонняя логика". Как ни странно применять это слово по отношению к "поэту порока", но действительно, пройдя через бездну греха, он невероятным образом обрел именно "огромное целомудрие", и мудрость — с помощью причудливой "потусторонней логики".
Сергей Владимирович Петров начал сочинять стихи очень поздно, во всяком случае, ему было около пятидесяти, когда он осознал стихописательство как дело своей жизни. Он родился в году в Казани.
Большую часть своей жизни провел в ссылке и считал, что ему еще повезло. С юности был полиглотом и, учась в Ленинградском университете, изучал не только европейские языки, но и, например, санскрит и тибетский язык. Кстати, он всегда восхищался нашей восточной школой, считал ее лучшей в мире, все ее представители были стерты с лица земли. Почти сразу после окончания университета он был арестован.
Если бы, говорил он, его послали с группой курсантов он преподавал в военно-морском училище шведский язык в морской поход в Швецию как переводчика, то не миновать бы расстрела все, кто участвовал в этом походе, были уничтожены.
Его все-таки посадили, чудом он избежал лагеря, был сослан в Сибирь, там женился, и там умер его первый ребенок, совсем маленьким. Живя в Новгороде, он часто наезжал в Ленинград, ему удалось начать печататься как переводчику. Переводчик он был виртуозный и любящий тех, кого переводил. Там уже, впрочем, под, если можно так выразиться, скорлупой Рильке он созрел и сам как поэт, это совсем опетровленный Рильке.
Но переводы скальдов, безусловно, вершина, и по изощренности, по силе и точности, не знают себе равных. Да и смелость нужна недюжинная, чтобы переводить древних вот так: "Долбодрево в яви. Будет дмити бурно". Кажется, в начале семидесятых Петров совсем переехал в Ленинград. Мы познакомились на моем чтении, у кого-то дома. Я тогда ничего не знала о нем. Сидел старичок-лесовичок и вроде внимательно слушал. Нам было ехать потом в одну сторону, в трамвае я спросила его: "Ну как?
Но попросил почитать мои стихи, с этого началась наша дружба. Мы стали часто видеться и читать друг другу стихи. Он лелеял одно время мысль издавать журнал разумеется, рукописный и придумал название «У двох», предполагалось, что мы с ним будем писать туда прозу, стихи и критику, но дальше названия дело не пошло.
Через пару лет я написала стихотворение «Новости дня»», в котором есть строчка «Сергей Владимыч фугу написал», где сочинение Сергеем Владимировичем фуг приравнивается к таким ежедневным и неизбежным событиям.
Одной из главных новаций, привнесенных им в русскую поэзию, была попытка внести новые жанры, верней, перенести их из музыки а вернее это была попытка положить не слова на музыку, а музыку на слова , он писал сюиты, фуги, концерты и скерцо. Фуги получались лучше всего… Конечно, он шел от любимого им А.
Белого, который, как известно, писал в прозе симфонии. Он искал нового инструментального устройства стиха, с более сложной просодией, с более сложной организацией, чем в классическом стихе, где он мог бы быть одновременно композитором, дирижером и всеми инструментами сразу.
Но таков был идеал, на деле это не очень удалось ему. То, что он писал, ближе всего по жанру к оде, он был настоящим одическим поэтом, привил к ее торжественности нарочитую простоватость, смешал славянизмы с деревенской речью.
В его стихах разные слои языка, бытовые и возвышенные, сплелись в любовной схватке, заставляя читателя падать с высот чуть не в очко нужника и возлетать обратно. Сергей Владимирович, помимо всего прочего, поражал своим прилежанием и трудолюбием.
У меня дома хранится огромная почти в метр высотой переплетенная книга, переписанная им необыкновенно тщательно и затейливо уставом в семи! В ней содержится сочинение «Аз», что-то вроде мистерии, где в неопределенном пространстве действуют «Аз», «Предмет» и всякие абстрактные сущности, и все это сопровождается множеством цитат на всех языках, расположенных в виде глосс.
Склоняясь скорее к солипсизму, он считал себя закоренелым агностиком. Он один из редких в русской поэзии поэтов-метафизиков недаром Тютчев был его любимцем , но при этом вся эта метафизика обрастала грубой и зримой плотью, вся проникнута какой-то космической физиологией. К сожалению, иногда она переходила в риторику, в любование самим процессом стекания слов почти бессмысленным хотя и мощным водопадом.
Всем существом он был обращен к разгадке тайны своего «Я», больше, чем чего-либо другого в мире или вне мира. Ему казалось, что и смерть есть некоторое собственное волеизъявление. Он писал:. Но, увы, смерть пришла за ним в году. В сущности, будучи изъят из литературной жизни, он никак не соприкасался с нею, «обэриуты» прошли мимо него, и он прошел мимо всех, став потаенным и уникальным явлением русской поэзии прошедшего века.
Несколько слов для читателей, которым необходимо знать хоть немного и чем меньше, тем лучше — проще о судьбе поэта. Это нужно, как нужно, чтобы окно любое выходило не в небо, а на улицу, как картине нужно висеть на стене.
Итак, время действия — на улице была оттепель. Таким поэтам, как Леонид Аронзон, нельзя было печататься, но можно было свободно дышать и читать. Место действия — Петербург и его окрестности. В его стихах этот город похож на Парадиз, каким он был, возможно, только для своего создателя, больше ни для кого — для остальных он был местом метафизических пыток и испытаний.
Активно вычислялось число демонов на квадратный метр московской и ленинградской площади, в пользу или во вред последней. А вот Аронзон встречал в нем только ангелов, пусть и печальных. Главное событие его жизни — любовь к Рите. Главное событие его жизни для нас — его смерть. Между двумя этими событиями тесная связь — двойничество любви и смерти. Рита, его жена я ее знала и свидетельствую, что она была сияющей и прекрасной говорила: «он был родом из рая».
Я бы добавила, что он рая и не покидал в этой жизни, райским могучим блаженством, как облаком, окружены его стихи. Может быть, с чувством такого блаженства жить невозможно, он был одержим смертью, хотя счастлив во всем. Когда по ночам замолкала вдруг его машинка на кухне, Рита в ужасе думала, что это уже случилось.
Так неотвязно было в нем желание гибели, как стремление магнитной стрелки к полюсу. Лицо смерти и лицо любимой совмещались и манили. Судьба подкинула ему случай — ружье, висящее на стене в домике в горах, под Ташкентом, — и он не стал с ней спорить.
Олег Юрьев родился в году в Ленинграде. Хотя он известен и как драматург и прозаик, эти две разновидности его творчества почти никак не соприкасаются и не сталкиваются с его поэзией. Она — нова и таинственна и похожа на некий шифр, к которому, мне кажется, я могу предложить ключ.
Прав был тот, кто разделил поэтов на видящих и слышащих. Раньше видели или слышали — что-нибудь одно. До обэриутов. Те уже только бормотали, за них говорили слова. Слепые, конечно же, видят, и глухие слышат, освобожденный от внешних впечатлений ум постигает видения и звуки, обрушивающиеся на него изнутри, из самой глубины, которая уже снаружи.
Если же он соприкасается с окружающим миром, то — кожей, и воспринимает его через разнообразные покровы мира. Ко всему он прижимается кожей, как некий моллюск, и поглощает илистые, медузообразные, меркнущие существа. Уж если птица — то не голубь, а темная, карнальная, затерянная в пространствах, но как бы резиновой нитью соединенная с ковчегом. Все здесь чуждо ему, даже его гуттаперчевое сердце, та резинка, которая насильно притягивает его к жизни каждое утро.
Бывают поэты-алхимики, а тут впервые, может быть, поэт — не алхимик, управляющий смешением и разделением, умиранием и рождением элементов ради философского камня, а сам — этот подопытный мучимый элемент. Там, в де профундисе, казалось бы, обо всем забыть можно, но и там он не забывает как не забывает и настоящая молекула крови , что он — иудейский муравей, и иудейский Бог над ним. Вот, кажется, ударится о внутреннюю землю и воспрянет новым Моисеем, не поднимающимся, а спускающимся в чрево горы.
В чреве поэзии О. Юрьева поглощается и переваривается опыт русской и английской поэзии воспринятый помимо Бродского, что редкость. Замечательный финал этого стихотворения как бы вырастает из первообраза:. Но на самом деле все предельно точно, ничего лишнего, и все взвешено на чутких весах. Довольно часто Юрьев пишет в новом для русской, да и для всякой лирической поэзии, жанре, присущем раньше только драматургии, почти исключительно трагедии. Собственно, это и не жанр вовсе, а часть античной драмы — хор.
Можно предположить, что это пристрастие тянется за ним из драматургии, что это — фрагмент ненаписанной трагедии. Но это не так — во-первых, хор по самой своей сути всеобщ и безличен, и потому, как перчатка руке, годится этому змеящемуся голосу, а во-вторых — хоры как бы окружают со всех сторон еще не со всех невидимое и невыразимое пространство. Может быть, как сигнальные огни указывают кому-то место для приземления, и от этого оно всем своим молчанием становится почти видимым, хотя бы по абрису, и существующим.
Поэт всегда немного шпион у Господа Бога. В плоти и крови стихов Олега Юрьева растворился опыт чтения и всасывания русской поэзии, и он, наверно, уже последний поэт, поэт Предела. Году в м мне захотелось сочинять стихи от имени мужчины: так, чтобы все поверили в его реальное существование, вроде Черубины де Габриак, только сильного пола.
Имя дала ему Арно, в честь немецкого поэта Арно Хольца, чья статья о поэтическом ритме когда-то меня поразила: в ней говорилось о том, что каждая перемена чувства, изменение мысли в стихотворении должны сопровождаться трансформацией ритма. А фамилию придумала, отбросив первые две буквы светлого имени. Представлялся он мне полурусским-полунемцем, худым и чуть выше среднего роста. Впоследствии, когда я нашла человека, согласившегося для смеха себя за него выдавать, внешность его для других, по крайней мере изменилась.
Он стал двойником Юры Латышева, высоким, полноватым и с длинными светлыми волосами, которых у Юры не было, он надевал парик. Так бы оно и вышло, если б меня не разоблачили раньше времени. Вначале я написала два стихотворения от его имени, но внезапно он стал вместо автора персонажем и стал писать о себе в третьем лице, сочинив поэму о себе и любви к нему Лисы.
Потом еще одну уже о самой Лисе, которая внезапно становится совершенно другой, коварной и лукавой, совсем не такой преданной и страдающей, как в первой поэме.
То ли Лиса мстила за несчастную любовь, то ли она была на самом деле им самим, его скрытой сущностью и переняла все его свойства. Получилось сочинение вроде матрешки: я, внутри меня Арно, а внутри него Лиса. Витя стал расспрашивать Юру-Арно, где он учился, искать общих тартуских знакомых. Юра очень нервничал, и вид у него был виноватый, он что-то невнятно бормотал.
Я его перебивала и давала Вите нужные сведения. Но того это не насторожило, он все отнес на счет нерусскости. Юра бледнел и запинался. Я не выдержала, отняла у него листочки и прочитала как можно невыразительнее, но все же своим голосом, со своими интонациями свои стихи. Но Витя все-таки не узнал мою лапу.
Мы с тобой, Лена, так не можем". Чтение было назначено на какой-то определенный день. Но именно в этот день по воле рока в Музее Достоевского прорвало трубу и залило подвал, где оно должно было происходить. Собрались, нервничая, у музея и разошлись. Назначили другой день. Кстати, он заходил ко мне и принес стихи гораздо лучше прежних". Это ты брось", — сказала я, помолчав немного. Но он не бросил, а, мстя мне за удачный розыгрыш, стал сам сочинять стихи от имени Арно Царта, привлек к этому еще и Стратановского, и Миронова, правда, ненадолго.
В конце концов он, по-моему, сам поверил в то, что Арно — его порождение, и искренне уверял всех в этом. Меня это стало злить, и однажды, когда был вечер московских поэтов, был устроен товарищеский суд у меня дома. Я подаю на кассацию". Он еще много лет доказывал всем, что я — один из коллектива авторов. Теперь я понимаю, что он просто, как ребенок, взял чужую игрушку и не желал ее вернуть. Но тогда меня раздражало тоже по-детски, впрочем , что моего эстонца, возлюбленного китайского оборотня можно так запросто отнять.
Сам придумай! Это было редкое удачное сочетание Востока и Запада, как бы голос из пореза, из срощенной раны меж ними. То есть вдруг догадались, что стихи эти писал не я. Но я-то свои все равно сочинял, только никому не должно было быть до этого дела.
Не знаю почему, но однажды я набил рукописями мешок и поехал к знакомым на дачу, это было поздней осенью. Снег слипшимися веревками лежал в лесу, через который я шел с мешком на плече. В комнатке финского домика стоял нежилой ледяной дух.
В собачьей миске лежала замерзшая мышка. Заросшая черным мохом пасть старой печурки не хотела сжирать труд моей жизни. Но я вымучил в ней огонек, подлив еще из найденной бутылки растительного масла, и страницу за страницей, не читая, швырял в огонь.
Постепенно этот процесс швыряния в огонь стихов а они что-то вроде консервов твоей жизни, времени, любви захватил меня. Я стал швырять их с упоением, загораясь холодной дионисийской радостью, похожей на поглощавший их огонь. Самосжигание, очищение, я взошел на костер. С сожалением я увидел, что нашарил в мешке уже последний листок.
Перемешал кочергой пепел, последние синие язычки как память о спиритусе, заключенном в том, что сгорело. И, вспомнив о спиритусе, выпил полбутылки водки. Потом, полупьяный, долго ждал электричку, мне казалось: я возвращался домой после своей же кремации.
В электричке мне стало хорошо и спокойно. Почему я все-таки согласился выдавать себя за автора чужих стихов, стать игрушкой в чужих руках? Об этом после. Мне захотелось, чтобы кошка посмотрела тоже сквозь стекло на этот стекающий снег. Я взял ее на руки, и она стала задумчиво смотреть на эти снежные струи, изредка поводя ушами. Вдруг она вздрогнула и с недоумением посмотрела на новый цветочный горшок.
А потом повернула голову ко мне — она удивилась новому цветку. Разве она их считала? Она сидела у меня на руках, как древний младенец.
И щурилась. Я позволил ей спрыгнуть на пол, что она с тяжеловесной грацией поспешно совершила и убежала. А я стоял у окна и представлял себе вид сверху. Вот наш дом, улица, за углом дом, на месте которого стоял дом, где жил Достоевский.
Маленький кусочек дома вделан в коробку шестидесятых. На нем висит доска, что здесь вот стоял дом…. Несколько дней назад я забрел на Смоленское кладбище, отчасти с целью найти могилу Вити К. Мне говорили, что она недалеко от церкви. Я бродил концентрическими кругами, напрасно озираясь вокруг. Покосившиеся склепы восемнадцатого века мешались со свежими могилами, но такого знакомого имени все не возникало в этом осеннем холодном дне. У входа на кладбище переминались, лениво строясь, солдаты в нечистой желтоватой форме, они звякали винтовками… Тогда лениво подумал: военные почести кому-то… На кладбище было людно и даже уютно.
Я уже собрался уходить, как вдруг увидел грубую на бетонном кресте, от руки выведенную надпись с родной фамилией. Кого — друга? Со-жителя — жизнь прошла бок о бок. Любящего завистника? Я совершенно спокойно встал перед этим холмиком рядом с грубым крестом с пластмассовой инкрустацией. Того, о ком я думал, там не было. Он всегда чувствовал меня, видел, не видя даже. Если мы находились в одной комнате, взглядывал на меня беспокойно, да и издали чувствовал.
Он бы и сейчас…Что-то бы там шевельнулось, и в ответ мое сердце бы дрогнуло. Но оно молчало. Пустота земли. Я повернулся, чтобы уйти, но путь мне преградили бредущие за гробом солдаты, они шли, неся бархатное, почти касающееся земли вышитое дешевым золотом малиновое знамя. Я пропустил их и побрел, не дожидаясь звуков прощального салюта. И уже выйдя за стены кладбища, я понял благодаря их театральному проходу, кем был мне этот человек.
Мы вместе служили в одном полку. В одной эскадрилье. О, ты поэзия неофицьальная! О, ты скандальная, моя вандальная. О, ты крамольная, и богомольная, и чертомельная — марш-марш. Тут я сбился с ноги. Но я был уже на углу той самой Третьей с осколком дома улицы и Егоровой в прошлом Тарасовской и представил себе, что вполне могла бы случиться какая-то неполадка мировых часов, времетрясение, пласты бы сдвинулись, на миг совместившись, и я мог бы увидеть человека, так часто торопливо шагающего здесь, именно здесь — очень нервного, невзрачного и молодого, со свежей памятью о каторжных бараках, повторяющего имя — Неточка.
Я заметил давно, что только русских волнует взаимосвязь места, времени и личности. Им очень важно — такой-то жил здесь или умер. Французам совсем безразлично. Да и итальянцам, вообще европейцам. С огромным удивлением — часто очень любезно, но с видом абсолютного непонимания встречали они мой вопрос. Пока я сам не уткнулся носом в грязноватый спуск в подвал, над котором незаметно висела доска — что здесь.
Взаимосвязь, а существует ли она? И точно не узнает. Нет магии места, а хочется…. Вот она, твоя Россия, через двести лет, когда все должны быть как Пушкин. А покажите мне хоть двух как Пушкин! Хоть одного! Да на что он мне. После кладбища хочется горячего и выпить. Как без этого. Я помянул тебя, мой друг, неверный друг. Но я не забыл, что ты согласился с тем, что меня не существует, что меня выдумала Лена Ш. Я отдал свой имидж, свой призрак, свое внешнее я, но стихи, напечатанные под моим именем, не я сочинил.
Многие думали но не Витя , что меня нет вообще, что стихи написала она. Я не спорил. Так я добровольно стал гомункулом неофициальной поэзии, неким призрачным существом.
И вот я оказался в ноябрьском Кракове, где будто специально в День всех святых открылся симпозиум, посвященный новому видению смерти. Без меня не обошлось. Но евреев там не было. Их, по-моему, в Кракове с 42 года не осталось. Однако поляки восстановили синагогу — сверкала как новенькая — и целый квартал, чистый и мрачный.
Может быть, его освещало когда-нибудь солнце, но при мне весь этот жидовский квартал был залит блеклым сумеречным мерцанием. По дороге приятель показал мне площадь, где трупы лежали штабелями, здесь их расстреливали. Сейчас только пустые окна прежних еврейских домов глядели на эту площадь.
Не знаю, почему там никто так и не поселился. А может, кто и поселился, я не заметил. На углу кафе с разными еврейскими прибамбасами, но как будто оно на самом деле построено бутафорами на сцене. Мы заказали кофе. Ко мне подсел совершенно незнакомый человек и сказал мне, что мы якобы были с ним знакомы в Киеве и что он знал моего отца и брата которых я не знал. Но толком рассказать он о них не хотел. Мне казалось, он в парике — длинные льняные волосы до плеч. Я что-то пробормотал: он мне был неприятен.
Вспомнил, что сам надел такой же парик, когда прикидывался эстонским поэтом. Но после заключительного вечера, происходившего в краковском театре, я снова увидел его. До этого все участники симпозиума произносили речи о смысле смерти в современной культуре, читали стихи, горели свечи, девушки в белых полупрозрачных одеяниях в виде призраков кружились на заднем плане.
Когда я сходил со сцены по крутым ступенькам, сразу увидел вчерашнего знакомца — этого желтоволосого и будто белоглазого человека. Просто нашли с пулей в затылке на даче". Мы даже не дружили с Леной Ш.
Я увидел ее впервые на какой-то вечеринке у малознакомых художников. Едва войдя, она подошла к окну, выходящему во двор. Кажется, это был пятый этаж. Потом взяла со стола бутылку и кинула ее во двор не глядя.
Некоторые потом говорили, что там могли играть дети или просто прохожий мог себе идти. Но она знала как будто, что там нет никого. Почему-то сразу же всеми овладела мысль, что сейчас она сама прыгнет вслед за бутылкой. Но этого не произошло. Все оживились. Я подсел к ней и заговорил о том, что люблю ее стихи давно. Я бы хотела сочинить что-нибудь от лица мужчины. Вот вроде вас — худого, печального, не совсем русского".
Я не придал этому серьезного значения и согласился. Но у нее слово не расходилось с делом. Вскоре она позвонила мне и попросила прийти для знакомства с Витей К. У одной моей знакомой был парик с льняными длинными волосами. В назначенный день я уже в парике звонил в ее дверь. Она возбужденным шепотом сказала, что Витя уже здесь, и сунула мне пачку стихов.
Витя сразу же спросил, не учился ли я в Тарту, я засомневался несколько, но Лена за меня ответила, что, конечно, учился. Витя вспомнил всех своих тартуских знакомых, перемежая воспоминания изложением основ структурализма.
Наконец меня попросили читать стихи. Трудно читать с листа чужие, в первый раз увиденные стихи, и я, запинаясь, читал очень медленно. Воцарилось молчание. Витя пристально смотрел на меня своими странными — пестрыми, немного будто золотистыми — глазами.
Вот, Ленка, что значит европейская школа. Мы с тобой так не можем! Так я стал известным поэтом. Витя стал приглашать меня на вечера, где я вместе с другими уже со все большим азартом читал те же сочинения. И уже был назначен день моего выхода на сцену Музея Достоевского, где квартировался Клуб Я очень нервничал, ночь не спал. Пришел загодя. Перед входом стояла небольшая разочарованная толпа.
Какое там. Труба лопнула, зал затоплен, и ничего не будет". Вечер перенесли. А к тому времени меня уже разоблачили. Чему я радовался. КГБ не случайно был упомянут, он прямо витал над этим клубом. Даже официально там были кураторы, и все с птичьими фамилиями: Коршунов, Орлов, Соловьев, пернатые бойцы невидимого фронта поколения Путина.
В первый день на открытии, куда пришли почти все поэты Города, много художников, диссидентов и всякой богемной мелочи, все набились в довольно вместительный зал. Их выводили, и появлялись новые. Я подумал, что вот сейчас войдут подтянутые люди. И действительно, если наконец появилась сцена, с которой можно было читать все что угодно, устраивать отдельные вечера поэзии совсем уж подпольных людей, непечатавшихся, вроде той же Л.
Гулы орудия Как упоительно калошей лякать в слякоть,— Сосвистнуться с весенним ветерком. Века, а не года,— в расширенной минуте; Восторги — в воздухом расширенной груди В пересерениях из мягкой, млявой мути,— Посеребрением на нас летят дожди. Взломалась, хлынула,-—в туск, в темноту тумана — Река, раздутая легко и широко. Миг, и просинится разливом океана, И щелкнет птицею И будет — — солнышко! И томно матов Над голубем голубизною зной. Из-за чехла—мельканье мелкой моли; Из сердца — слов веселый перещелк.
Мне не к лицу лирические роли; Не подберешь безутолочи толк. Вспорхнув, веду,— нелепо, глупо, юно,— В который раз — напев щеглячий свой. В который раз мне и близки, и милы,— Кустов малиновые листики. Целительно расплёщенные силы И длительно облещенные дни.
В который раз мне — из меня — дохнула Сознанию незнаемая мощь,— Волной неумолкаемого гула, Парной жарой и птичьим щелком рощ. Блистай в мирах, как месяц млечный. Летая мертвой головой! Летай, как прах,— как страх извечный Над этой — — бездной — — роковой! Смотри, какая тьма повисла! Какой пустой покой окрест! Лишь, как магические числа,— Огни — — магические — — звезд Как овцы, пленные планеты, Всё бродят в орбитах пустых Хотя бы взлетный огнь кометы!
Хотя бы — — мимолетный — — вспых! Крылоподобный свет и гул: И дух,— архангел светоперый — Кометой — — небеса — — проткнул! И — чуждый горнему горенью — В кольцо отверженных планет — Ты пал, рассерженною тенью, Лицом — — ощуренным — — на свет. Я, в гаснущую гарь Упавши на колени,— Всё тем же дураком Над срывом каменистым Кидался колпаком С заливистым присвистом; Влез на трухлявый столп В лугах, зарей взогнениых; И ждал народных толп Коленопреклоненных.
Но вышли на луга, В зубах сжимая розы. Мне опустив рога, Испуганные козы. В хмуреющую синь Под бредящим провидцем— Проблеяли: «Аминь! Замкнись же в тесные пределы, В труде упорном отдохни, И думы заостри, как стрелы, И разожги свои огни. Изнемогаем на земле, Томясь в сетях пространств и времени, Во лжи, уродстве и во зле.
Весь мир для нас — тюрьма железная, Мы — пленники, но выход есть. О родине мечта мятежная Отрадную приносит весть. Поднимешь ли глаза усталые От подневольного труда — Вдруг покачнутся зори алые, Прольется время, как вода.
Качается, легко свивается Пространств тяжелых пелена, И, ласковая, улыбается Душе безгрешная весна. Ветер вольный, быстролетный На дороге взвеял пылью, Всколыхнул кусты и воду И помчался, беззаботный, Над земною скучной былью На простор и на свободу.
Людям песенку сложил я, Словно лодочку столкнул я С отмели песочной в воду, И о песне позабыл я, И опять мечте шепнул я: «На простор и на свободу! Живу не прежней механической Привычкой жить, избытком юных сил.
Осталось мне безмерно малое. Но каждый атом здесь объят огнем. Неистощимо неусталое Пыланье дивное — мы вместе в нем. Пойми предел, и устремление, И мощь вихреобразного огня, И ты поймешь, как утомление Безмерно сильным делает меня. Тяжелый караван Лохматых туч влачится в небе мглистом. Лесною гарью воздух горько пьян, И сладость есть в дыхании смолистом, И радость есть в уюте прочных стен, И есть мечта, цветущая стихами. Печальный час, и ты благословен Любовью, сладкой памятью и снами.
Знойное буйство, продлись! Длися, верховный пожар! Чаша земная, курись Неистощимостью чар! Огненным зноем живу, Пламенной песней горю, Музыкой слова зову Я бирюзу к янтарю.
Тлей и алей, синева, В буйном кружении вьюг! Я собираю слова, Как изумруд и жемчуг.
Но и за гробом не найду Ни утешенья, ни награды. Мне горький хлеб для жизни дай, Я мукой огненной испытан. Одна из многих обезьян, И я моим Творцом не считан. Я брошен в бешенство стихий Песчинкою в горсти песчинок, И дразнит, вызывает Змий На безнадежный поединок, Чтоб демон, сжав сухой рукой Меня с другими в ком шипящий, Швырнул с улыбкой ледяной В котел блестящий и кипящий, Да переплавлюсь я в огне Жестоких и безумных пыток, Да будет сладостен не мне.
Не нам готовимый напиток. Любовь и Смерть невинны обе, И не откроет нам Творец, Кто прав, кто нет в любви и в злоб Кому хула, кому венец. Мы — гости званые на пире Великодушной госпожи.
Тихо плача, стала над водою. Засмотрелся месяц на нее. Опустился с неба, странно красен, Говорит ей: «Милая моя! Путь ночной без спутницы опасен. Хочешь или нет, но ты — моя». Ворожа над темною водою, Он унес ее за облака. День и ночь измучены бедою. По свету шатается тоска. Свершившееся — невозвратно. Здесь ничего не уберечь. Но кто достигнет до предела, Здесь ничего не сохранив. Увидит, что заря зардела. Что день минувший вечно жив. Душа, как птица, мчится мимо Ночей и дней, вперед всегда.
Но пребывает невредимо Времен нетленная чреда. Зеркальный, вечно тихий пруд В кольце лирических оправ! И небо словно бирюза, И вечное дыханье роз, И эта вечная гроза С докучной рифмою угроз! Но если сердце пополам Разрежет острый божий меч, Вдруг оживает этот хлам. Слагаясь в творческую речь, И улыбаются уста Шептанью вешнему берез, И снова чаша не пуста, Приемля ключ горючих слез.
Душа поет и говорит, И жить и умереть готов, И сказка вешняя горит Над вечной мукой старых слов. Забыть ли и в божьем чертоге Томленья тоски и разлуки, И лепет последний о боге, И эти бессильные руки? Жестокость нигде не забудем Тоскующей девы Обиды. Зачем же на праздники к людям Из темного дома я выду? И только б нагими стопами Пройти по твоей багрянице, Пьянея бессмертными снами, К последней, заветной границе. Под золой уголек. Дотлевает земное, Вечный день недалек, Но в томленье ночное Кто-то душу увлек.
В эти мрачные воды Загляделась луна Ни любви, ни свободы, Ни блаженного сна В эти мрачные воды Погрузилась она. Золотая трепещет Сеть лучей на волне И томительно блещет, Улыбаясь луне. Тихо сердце трепещет, Замирая в огне.
Поздно ночью прохожий пьянчуга Подошел на Введенской ко мне. Впрочем, нечему здесь удивляться: По ночам я люблю босиком Час-другой кое-где прошататься, Чтобы крепче спалося потом.
Плешь прикрыта поношенной кепкой, Гладко выбрит, иду я босой, И решил разуменьем некрепкий, Что я, значит, парнишка простой. Я ночною прогулкой доволен: Видно, все еще я не ломлюсь, Хорошо, что я в детстве не холен, Что хоть пьяному юным кажусь. Солнце в фокусе сияет, Но другой же фокус есть.
Чем он землю соблазняет? Что он здесь заставил цвесть? Сокровенное светило, Ты незримо для очей, И в просторах ты укрыло Блеск неведомых лучей. К солнцу голову подъемлет От земли гелиотроп И тревожным слухом внемлет Коней Феба тяжкий топ. Но мечты к Иному правит Вестник тайны, асфодель. Сердцу верному он ставит Средь миров иную цель.
Отдыха глазам. Брэм Канарейку из-за моря Привезли, и вот она Золотая стала с горя, Тесной клеткой пленена. Птицей вольной, изумрудной Уж не будешь,— как ни пой Про далекий остров чудный Над трактирною толпой! Как горько было сердцу молодом. Когда я уходил с отцовского двора, Сказать прости родному дому! Как бьется сердце горестно и громко. Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом С своей уж ветхою котомкой! Очарованье безответное Снегов и лунной высоты?
Где молодость, простая, чистая В кругу любимом и родном, И старый дом, и ель смолистая В сугробах белых под окном? Пылай, играй стоцветной силою, Неугасимая звезда, Над дальнею моей могилою, Забытой богом навсегда! Внизу вода чуть блещет на песке, А дальше муть, свинцовые просторы, Холодный и туманный океан Познал я, как ничтожно и не ново Пустое человеческое слово, Познал надежд и радостей обман, Тщету любви и терпкую разлуку С последними, немногими, кто мил.
Что вы по свету ходите. Понапрасну ищете Самоцветного яхонта-жемчуга? Есть одна утеха не постылая — На руке моей спать-почивать. Слушать песни мои унывные! Ту тоску не заспать, не забыть Ни в пути, ни в пристани, Не отдумать до веку. Да сквозь тучи летящая в небе луна,— Для кого эта ночь? Только ветер, да мы, Да крутая и злая морская волна. И она — отчего столько ярости в пей? Ты покрепче прижмись ко мне, сердце мое! Ты мне собственной жизни милей и родней.
Я и нашей любви никогда не пойму: Для чего и куда увела она прочь Нас с тобой ото всех в эту буйную ночь? Но господь так велел — и я верю ему. Вот полночь. Молчанье базилики, Ты приглядись; там не совсем темно, В бездонном, черном своде над тобою, Там на стене есть узкое окно, Далекое, чуть видное, слепое, Мерцающее тайною во храм Из ночи в ночь одиннадцать столетий А вкруг тебя?
Ты чувствуешь ли эти Кресты по скользким каменным полам, Гробы святых, почиющих под спудом, И страшное молчание тех мест, Исполненных неизреченным чудом, Где черный запрестольный крест Воздвиг свои тяжелыя объятья, Где таинство сыновнего распятья Сам бог-отец незримо сторожит?
Страна, где пляшет право крепостное. Где змей—царем, змееныши — царьки, Где правило — разгул в грязи и гное, Страна метели, рабства и тоски,— Он знал ее, мыслитель благородный, Чей дух — к борьбе зовущая струна, Но он разлив предвидел полноводный, Он разгадал колодец в ней без дна. Есть в мире зачарованные страны, Где ценный клад скрывается века,-—- И в сказке спят подолгу великаны.
Но в сказке есть свирель из тростника. В такой тростник дохни — ответит песней, И волею зовется тот напев. Он ширится все ярче и чудесней: Сон рассечен, алмазом блещет гнев. Таинственная кузница грохочет, Тяжелый молот наковальню бьет, Тростник поет, огню победу прочит, И в пламенях есть пляска и черед. В сияниях все белое пространство, Полярная звезда горит снегам, Для жизни нужно новое убранство, И великан светло идет к врагам.
Разрушен навсегда твой терем древний Со всем его хорошим и дурным, Над городом твоим и над деревней Прошел пожар и вьется красный дым. Но если в каждом — дух единоверца, И эта вера — счастье вольных всех, Мы будем все — пылающее сердце, И будет весь искуплен старый грех. Кто в колокол ударил, верил в это, Пусть только в брате брата видит брат, Построим жизнь из одного лишь света.
Чтоб бег часов был звучный водопад. Он перепевом звучным Стучал во тьме о крышу и балкон, И был всю ночь он духом неотлучным С моей душой, не уходившей в сон. Я вспоминал. Младенческие годы. Деревня, где родился я и рос. Мой старый сад. Речонки малой воды. В огнях цветов береговой откос. То первое свиданье. Березовая роща. Она пришла. Но страсть была страданье. И страсть ушла, как отлетевший лунь.
Мой праздник сердца новый. Еще, еще — улыбки губ и глаз. С светловолосой, с нежной, с чернобровой Волна любви и звездный пересказ.
Я вспоминал невозвратимость счастья, К которому дороги больше нет. А дождь стучал — ив музыке ненастья Слагал на крыше мерный менуэт. Слово этой пытки повторю ли? Боль была.
Я боль в себе храню. Но в набатном бешенстве и гуле Все, не дрогнув, отдал я огню. Слава жизни. Есть прорывы злого, Долгие страницы слепоты. Но нельзя отречься от родного, Светишь мне, Россия, только ты. Кто качнет завесу гробовую, Подойдя, раскроет мне глаза? Я не умер. Я жив. Слушаю, как носится гроза. Закрутилась, дикая, пожаром, Завертелась огненным дождем.
Кто велит порваться темным чарам? Кто мне скажет: «Встань. И, поняв, что выгорела злоба, Вновь я буду миру не чужой. И, дивясь, привстану я из гроба, Чтоб идти родимою межой.
Как я, утративший Родимый край, Крылатый в клетке, Сердитый, громкий, Весь изумрудный. Он был уловлен. Свершил дорогу — От мест сияющих К чужой стране. И о себе ли, И обо мне ли Он в размышлении,— Зеленый знак. Но только резко От дома к дому Доходит возглас: «Дурак! Телега грянет за холмом. Домчится песня, улетая, И в сердце радость молодая.
И грусть. И отчий манит дом. В душе растает много снега, Ручьем заплачет в сердце нега. И луч пройдет душевным дном, И будешь грезить об одном, О несравненном, о родном. Иным исполнен небосклон, Иное, глубже дно морское. Я прохожу по тем местам, Где никогда я не бываю.
Но сонно помню — был уж там, Иду по туче прямо к краю. Я понимаю, почему В ее глазах такая мука, Мне видно, только одному, Что значит самый всклик — разлука. В желанном платье, что на ней, В одной, едва заметной, складке Вся тайна мира, сказка дней, Невыразимые загадки. Я в ярком свете подхожу, Сейчас исчезнет вся забота.
Но бесконечную межу Передо мной раскинул кто-то. Желанной нет. Безбрежность нив. Лишь василек один, мерцая, Поет чрез золотой разлив Там, где была моя родная.
Небо голубое. Лик ястреба, застывшего вверху. Вода ручья в журчащем перебое, Как бисер, нижет звонкий стих к стиху. Среди листвы умолк малейший шепот.
Мир — солнечный, а будто неживой. Лишь издали я слышу спешный топот, Куда-то мчится вестник верховой. Откуда весть? Из памяти давнишней? Быть может, час — обратный начал ток? Я сплю. Я мертв. Я в этой жизни лишний. В гообу сплетаю четки мерных строк. Но если я навек живыми, ныне.
На дальней грани жизни позабыт, Ко мне стремится тень былой святыни, И ближе-ближе звонкий стук копыт. Я вижу урожайные поля, Чем дальше глянь, тем всходы видишь гуще. Идет прохожий, взор его нелгущий, Благой, как плодородная земля.
Я чую, надо мною реют крылья. Как хорошо в родимой стороне! Но вдруг душа срывается в бессилье. Я слышу, вижу, чувствую — во сне. И только брызг соленых изобилье Чужое море мчит и плещет мне. И никогда я не нарушу Благоговения к кострам. В страстях всю жизнь мою сжигая, Иду путем я золотым И рад, когда, во тьме сверкая. Огонь возносит легкий дым. Когда, свиваясь, дым взовьется Над крышей снежной, из трубы, Он в синем небе разольется Благословением судьбы.
Во всем следить нам должно знаки, Что посылает случай нам, Чтоб верной поступью во мраке Идти по скользким крутизнам, Дымок, рисуя крутояры, То здесь, то там, слабей, сильней, Предвозвещает нам пожары Неумирающих огней. В запрете есть боль. Только в воле нет боли, Поэтому боль в ней всегда. Та боль упоительна. Она в осиянном своем ореоле, В своем отрицанье всего Влечет непостижно. И в этом услада. И в боли пыл воли. И даже надежда — тщета. Пьют и едят, едят и пьют — И в этом жизни смысл находят Надуть, нажиться, обокрасть, Растлить, унизить, сделать больно Какая ж им иная страсть?
Ведь им и этого довольно! И имя Блок Для них, погрязших в мерзком блуде. Как взор прельщали мои! Как я молил весенние морозы Не трогать их холодною рукой! Мят лев. В те времена, когда роились грезы В сердцах людей, прозрачны и ясны, Как хороши, как свежи были розы Моей любви, и славы, и весны!
Прошли лета, и всюду льются слезы Нет ни страны, ни тех, кто жил в стране Как хороши, как свежи ныне розы Воспоминаний о минувшем дне! Но дни идут — уже стихают грозы. Вернуться в дом Россия ищет троп Как хороши, как свежи будут розы.
Моей страной мне брошенные в гроб! О России петь — что весну встречать, Что невесту ждать, что утешить мать О России петь — что тоску забыть, Что Любовь любить, что бессмертным быть! Поплавок, готовый кануть в воду. Надо мной часами ворожит. Ах, чего бы только я не отдал, Чтобы так текла и дальше жизнь!
Чтобы загорались вновь и гасли Краски в небе, строфы — в голове Говоря по совести, я счастлив, Как изверившийся человек. Я постиг тщету за эти годы. Что осталось, знать желаешь ты? Поплавок, готовый кануть в воду, И стихи — в бездонность пустоты Ничего здесь никому не нужно, Потому что ничего и нет В жизни, перед смертью безоружной, Протекающей как бы во сне Фокстрот, кинематограф и лото — Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая, Как день весны. Но это знает кто? Благословляя мир, проклятье войнам Он шлет в стихе, признания достойном.
Слегка скорбя, подчас слегка шутя 71 Над всею первенствующей планетой Он — в каждой песне, им от сердца спетой, Иронизирующее дитя. Лошадка тихо шла. Шуршало колесо. И слезы капали. И вился русый локон И больше ничего мой сон не содержал Но потрясенный им, взволнованный глубоко, Весь день я думаю, встревоженно дрожа, О странной девушке, не позабывшей Блока Назойливо лижет Мне ноги волна в пене бело-седой, Собою напомнив, что старость все ближе, Что мир перед новою грозной бедой Но это там где-то.
Сегодня все дивно! Сегодня прекрасны и море и свет! Сегодня я молод, и сердцу наивно Зеленое выискать в желтой листве. И хочется жить, торопясь и ликуя, Куда-то стремиться, чего-то искать Кто в сердце вместил свое радость такую, Тому не страшна никакая тоска!
Что шепчу молитвенно: «Обрадуй,— Докажи, что мир не вовсе пуст Два слова — два понятья. Есть в первом от зимы. Второе — всё весна. И если иногда нерадостны объятья, Весна — всегда весна, как ни была б грустна. Стареющий поэт О, скорбь сопоставленья! Как жить, как чувствовать и, наконец, как петь, Когда душа больна избытком вдохновенья И строфы, как плоды, еще готовы спеть?
Увлажнены ресницы, Смущенье в голосе и притушенный вздох. Все чаще женщина невстреченная снится, И в каждой встреченной мерещится подвох Наивный, нежный, кроткий И вечно юный, независимо от лет. Не ближе ли он всех стареющей кокотке, Любовь возведший в культ стареющий поэт? Душа, как камень, в воду брошенный, Все расширяющимися кругами Та глубока — вода, и та темна — вода Душа на все века — схоронена в груди.
И так достать ее оттуда надо мне, И так сказать я ей хочу: в мою иди! Писала я на аспидной доске, И на листочках вееров поблеклых, И на речном, и на морском песке, Коньками по льду и кольцом на стеклах, — И на стволах, которым сотни зим И, наконец, — чтоб было всем известно!
Как я хотела, чтобы каждый цвел В веках со мной! И как потом, склонивши лоб на стол, Крест-накрест перечеркивала имя Непроданное мной! Ты—уцелеешь на скрижалях. Я утверждаю, что во мне покой Причастницы перед причастьем.
Что не моя вина, что я с рукой По площадям стою — за счастьем. Пересмотрите все мое добро, Скажите —или я ослепла? Где золото мое? Где серебро? В моей руке — лишь горстка пепла! И это все, что лестью и мольбой Я выпросила у счастливых. И это все, что я возьму с собой В край целований молчаливых. На заре — наимедленнейшая кровь, На заре — наиявствевнейшая тишь. Дух от плоти косной берет развод, Птица клетке костной дает развод, Око зрит —- невидимейшую даль, Сердце зрит — невидимейшую связь Не стрела, не камень: Я!
Обеими руками В твой невыспавшийся сон. На языке двуостром: На! Всю меня в простоволосой Радости моей прими! Я сегодня в новой шкуре: Вызолоченной, седьмой! Спать в них Ушла,— но сна и там нет! Как сорок тысяч братьев Любить не могут! На дне она, где ил: Ил!.. И последний венчик Всплыл на приречных бревнах На дне она, где ил. Кизнь начинается твоя. Седеющей волчицы римской Взгляд, в выкормыше зрящей — Рим!
Сновидящее материнство Скалы Нет имени моим Потерянностям Все покровы Сняв,— выросшая из потерь! В тот час, душа, верши Миры, где хочешь Царить,— чертог души, Душа, верши. Ржавь губы, пороши Ресницы — снегом. Атлантский вздох души. Души — в ночи В тот час, душа, мрачи Глаза, где Вегой Взойдешь Сладчайший плод, 77 Душа, горчи. Час Души, как час струны Давидовой сквозь сны Сауловы В тот час дрожи, Тщета, румяна смой! Есть час Души, как час грозы, Дитя, и час сей — мой. Час сокровеннейших низов Г рудных.
Всё вещи сорвались с пазов, Всё сокровенья — с уст! С глаз — всё завесы!
