Писарев о базарове, Svátek Svaté Rodiny - Cyklus B
Он поступает таким образом по расчету: ценою маленькой неприятности он покупает в будущем большее удобство или избавление от большей неприятности. Изображая отношения Базарова к старикам, Тургенев вовсе не превращается в обвинителя, умышленно подбирающего мрачные краски. Говорят, что они всем зрелищам и всем своим удовольствиям предпочитали наслаждение слушать Златоуста. Им это, конечно, тяжело; их он запугивает, как существо из другого мира, но ему-то что ж с этим делать? В обстановке общественного кризиса резко обострились споры разных поколений о народе, искусстве, религии… Впрочем, открытое столкновение Базарова и Павла Петровича Кирсанова предопределено тем, что герои отличаются не […]
Кто видел Базаровых? Кто из нас Базаров? Наконец, есть ли действительно такие люди, как Базаров? Разумеется, лучшее доказательство действительности Базарова есть самый роман; Базаров в нем так верен самому себе, так полон, так щедро снабжен плотью и кровью, что назвать его сочиненным человеком нет никакой возможности. Но он не есть ходячий тип, всем знакомый и только схваченный художником и выставленный им "на всенародные очи" 9. Базаров во всяком случае есть лицо созданное, а не только воспроизведенное, предугаданное, а не только разоблаченное.
Так это должно было быть по самой задаче, которая возбуждала творчество художника. Тургенев, как уже давно известно, есть писатель, усердно следящий за движением русской мысли и русской жизни.
Он заинтересован этим движением необыкновенно сильно; не только в "Отцах и детях", но и во всех прежних своих произведениях он постоянно схватывал и изображал отношения между отцами и детьми.
Последняя мысль, последняя волна жизни - вот что всего более приковывало его внимание. Он представляет образец писателя, одаренного совершенной подвижностью и вместе глубокою чуткостью, глубокою любовью к современной ему жизни. Таков он и в своем новом романе. Если мы не знаем полных Базаровых в действительности, то, однако же, все мы встречаем много базаровских черт, всем знакомы люди, то с одной, то с другой стороны напоминающие Базарова.
Если никто не проповедует всей системы мнений Базарова, то, однако же, все слышали те же мысли поодиночке, отрывочно, несвязно, нескладно. Эти бродячие элементы, эти неразвившиеся зародыши, недоконченные формы, несложившиеся мнения Тургенев воплотил цельно, полно, стройно в Базарове.
Отсюда происходит и глубокая занимательность романа, и то недоумение, которое он производит. Базаровы наполовину, Базаровы на одну четверть, Базаровы на одну сотую долю не узнают себя в романе. Но это их горе, а не горе Тургенева. Гораздо лучше быть полным Базаровым, чем быть его уродливым и неполным подобием. Противники же базаровщины радуются, думая, что Тургенев умышленно исказил дело, что он написал карикатуру на молодое поколение: они не замечают, как много величия кладет на Базарова глубина его жизни, его законченность, его непреклонная и последовательная своеобразность, принимаемая ими за безобразие.
Напрасные обвинения! Тургенев остался верен своему художническому дару: он не выдумывает, а создает, не искажает, а только освещает свои фигуры. Подойдем к делу ближе. Система убеждений, круг мыслей, которых представителем является Базаров, более или менее ясно выражались в нашей литературе. Главными их выразителями были два журнала: "Современник", уже несколько лет проводивший эти стремления, и "Русское слово", недавно заявившее их с особенною резкостью. Трудно сомневаться, что отсюда, из этих чисто теоретических и отвлеченных проявлений известного образа мыслей взят Тургеневым склад ума, воплощенный им в Базарове.
Тургенев взял известный взгляд на вещи, имевший притязания на господство, на первенство в нашем умственном движении; он последовательно и стройно развил этот взгляд до его крайних выводов и - так как дело художника не мысль, а жизнь - он воплотил его в живые формы. Он дал плоть и кровь тому, что явно уже существовало в виде мысли и убеждения. Он придал наружное проявление тому, что уже существовало как внутреннее основание. Отсюда, конечно, должно объяснить упрек, сделанный Тургеневу, что он изобразил в Базарове не одного из представителей молодого поколения, а скорее, главу кружка, порождение нашей бродящей и оторванной от жизни литературы.
Упрек был бы справедлив, если бы мы не знали, что мысль, рано или поздно, в большей или меньшей степени, но непременно переходит в жизнь, в дело. Если базаровское направление имело силу, имело поклонников и проповедников, то оно непременно должно было порождать Базаровых.
Так что остается только один вопрос: верно ли схвачено базаровское направление? В этом отношении для нас существенно важны отзывы тех самых журналов, которые прямо заинтересованы в деле, именно "Современника" и "Русского слова". Из этих отзывов должно вполне обнаружиться, насколько верно Тургенев понял их дух. Довольны ли они или недовольны, поняли Базарова или не поняли, - каждая черта здесь характеристична.
Оба журнала поспешили отозваться большими статьями. В мартовской книжке "Русского слова" явилась статья г. Писарева, а в мартовской книжке "Современника" - статья г. Оказывается, что "Современник" весьма недоволен романом Тургенева. Он думает, что роман написан в укор и поучение молодому поколению, что он представляет клевету на молодое поколение и может быть поставлен наряду с "Асмодеем нашего времени", соч.
Совершенно очевидно, что "Современник" желает убить г. Тургенева во мнении читателей, убить наповал, без всякой жалости. Это было бы очень страшно, если бы только так легко было это сделать, как воображает "Современник". Не успела выйти в свет его грозная книжка, как явилась статья г. Писарева, составляющая столь радикальное противоядие злобным намерениям "Современника", что лучше ничего не остается желать.
Ну, может быть, найдутся такие, что и усумнятся. Если бы мы стали защищать Тургенева, нас тоже, может быть, заподозрили бы в задних мыслях. Но кто усумнится в г. Кто ему не поверит? Если чем известен г. Писарев в нашей литературе, так именно прямотою и откровенностью своего изложения. Конечно, не менее знаменит своею откровенностью г. Чернышевский; но он откровенен более в отношении к своей личности, например, открывает нам, как он думает о своем характере, о своем уме, о своем значении в литературе и т.
Прямодушие г. Писарева совершенно другого рода. Оно состоит в безутайном и ничем не ограничиваемом проведении своих убеждений до края, до последних выводов. Писарев никогда не лукавит с читателями; он договаривает свою мысль до конца.
Благодаря этому драгоценному свойству роман Тургенева получил блистательнейшее подтверждение, какого только можно было ожидать. Писарев, человек молодого поколения, свидетельствует о том, что Базаров есть действительный тип этого поколения и что он изображен совершенно верно. Писарев, - со своими стремлениями и идеями может узнать себя в действующих лицах этого романа".
Тургенев есть "искренний художник, не уродующий действительность, а изображающий ее, как она есть". Вследствие этой "честной, чистой натуры художника" "его образы живут своею жизнью; он любит их, увлекается ими, он привязывается к ним во время процесса творчества, и ему становится невозможным помыкать ими по своей прихоти и превращать картину жизни в аллегорию с нравственною целью и с добродетельною развязкою".
Все эти отзывы сопровождаются тонким разбором действий и мнений Базарова, показывающим, что критик понимает их и вполне им сочувствует.
После этого понятно, к какому заключению должен был прийти г. Писарев как член молодого поколения. Базаров вышел у него из испытания чистым и крепким". Кто прочел в романе Тургенева эту прекрасную мысль, тот не может не изъявить ему глубокой и горячей признательности как великому художнику и честному гражданину России! Вот искреннее и неопровержимое свидетельство того, как верен поэтический инстинкт Тургенева; вот полное торжество всепокоряющей и всепримиряющей силы поэзии!
В подражание г. Писареву мы готовы воскликнуть: честь и слава художнику, который дождался такого отзыва от тех, кого он изображал!
Восторг г. Писарева вполне доказывает, что Базаровы существуют, если не в действительности, то в возможности, и что они поняты г. Тургеневым по крайней мере в той степени, в какой сами себя понимают. Для предотвращения недоразумений заметим, что совершенно неуместна придирчивость, с которою некоторые смотрят на роман Тургенева. Судя по его заглавию, они требуют, чтобы в нем было вполне изображено все старое и все новое поколение.
Почему же так? Почему не удовольствоваться изображением некоторых отцов и некоторых детей? Если же Базаров есть действительно один из представителей молодого поколения, то другие представители должны необходимо находиться в родстве с этим представителем. Доказав фактами, что Тургенев понимает Базаровых по крайней мере настолько, насколько они сами себя понимают, мы теперь пойдем дальше и покажем, что Тургенев понимает их гораздо лучше, чем они сами себя понимают.
Тут нет ничего удивительного и необыкновенного: таково всегдашнее преимущество, неизменная привилегия поэтов. Поэты ведь - пророки, провидцы; они проникают в самую глубину вещей и открывают в них то, что оставалось скрытым для обыкновенных глаз. Базаров есть тип, идеал, явление, "возведенное в перл создания" 10 ; понятно, что он стоит выше действительных явлений базаровщины.
Наши Базаровы - только Базаровы отчасти, тогда как Базаров Тургенева есть Базаров по превосходству, по преимуществу. И следовательно, когда о нем станут судить те, которые не доросли до него, они во многих случаях не поймут его. Наши критики, даже и г.
Писарев, недовольны Базаровым. Люди отрицательного направления не могут помириться с тем, что Базаров дошел в отрицании последовательно до конца. В самом деле, они недовольны героем за то, что он отрицает 1 изящество жизни, 2 эстетическое наслаждение, 3 науку. Разберем эти три отрицания подробнее; таким образом нам уяснится сам Базаров.
Фигура Базарова имеет в себе нечто мрачное и резкое. В его наружности нет ничего мягкого и красивого; его лицо имело другую, не внешнюю красоту: "оно оживлялось спокойною улыбкою и выражало самоуверенность и ум". Он мало заботится о своей наружности и одевается небрежно. Точно так же в своем обращении он не любит никаких излишних вежливостей, пустых, не имеющих значения форм, внешнего лаку, который ничего не покрывает.
Базаров прост в высшей степени, и от этого между прочим, зависит та легкость, с которою он сходится с людьми, начиная от дворовых мальчишек и до Анны Сергеевны Одинцовой.
Так определяет Базарова сам юный друг его Аркадий Кирсанов:. Чтобы резче выставить простоту Базарова, Тургенев противопоставил ей изысканность и щепетильность Павла Петровича. От начала до конца повести автор не забывает подсмеяться над его воротничками, духами, усами, ногтями и всеми другими признаками нежного ухаживания за собственною особой.
Не менее юмористически изображено обращение Павла Петровича, его прикосновение усами вместо поцелуя, его ненужные деликатности и пр. После этого очень странно, что почитатели Базарова недовольны его изображением в этом отношении. Они находят, что автор придал ему грубые манеры , что он выставил его неотесанным, дурно воспитанным , которого нельзя пустить в порядочную гостиную.
Так выражается г. Писарев и на этом основании приписывает г. Тургеневу коварный умысел уронить и опошлить своего героя в глазах читателей. По мнению г. Писарева, Тургенев поступил весьма несправедливо; "можно быть крайним материалистом, полнейшим эмпириком и в то же время заботиться о своем туалете, обращаться утонченно-вежливо со своими знакомыми, быть любезным собеседником и совершенным джентльменом.
Это я говорю, - прибавляет критик, - для тех читателей, которые, придавая важное значение утонченным манерам, с отвращением посмотрят на Базарова, как на человека mal? Он действительно mal eleve и mauvais ton, но это нисколько не относится к сущности типа Рассуждения об изяществе манер и о тонкости обращения, как известно, предмет весьма затруднительный. Наш критик, как видно, большой знаток в этом деле, и потому мы не станем с ним тягаться.
Это тем легче для нас, что мы вовсе не желаем иметь в виду читателей, которые придают важное значение утонченным манерам и заботам о туалете. Так как мы не сочувствуем этим читателям и мало знаем толку в этих вещах, то понятно, что Базаров нимало не возбуждает в нас отвращения и не кажется нам ни mal? С нами, кажется, согласны и все действующие лица романа.
Простота обращения и фигуры Базарова возбуждают в них не отвращение, а скорее внушают к нему уважение; он радушно принят в гостиной Анны Сергеевны, где заседала даже какая-то плохенькая княжна. Изящные манеры и хороший туалет, конечно, суть вещи хорошие, но мы сомневаемся, чтобы они были к лицу Базарову и шли к его характеру. Человек, глубоко преданный одному делу, предназначивший себя, как он сам говорит, для "жизни горькой, терпкой, бобыльной", он ни в каком случае не мог играть роль утонченного джентльмена, не мог быть любезным собеседником.
Он легко сходится с людьми; он живо заинтересовывает всех, кто его знает; но этот интерес заключается вовсе не в тонкости обращения. Глубокий аскетизм проникает собою всю личность Базарова; это черта не случайная, а существенно необходимая. Характер этого аскетизма совершенно особенный, и в этом отношении должно строго держаться настоящей точки зрения, то есть той самой, с которой смотрит Тургенев. Базаров отрекается от благ этого мира, но он делает между этими благами строгое различие.
Он охотно ест вкусные обеды и пьет шампанское; он не прочь даже поиграть в карты. Антонович в "Современнике" видит здесь тоже коварный умысел Тургенева и уверяет нас, что поэт выставил своего героя обжорой.
Дело, однако же, имеет совсем не такой вид, в каком оно кажется целомудрию Г. Базаров понимает, что простые или чисто телесные удовольствия гораздо законнее и простительнее наслаждений иного рода. Базаров понимает, что есть соблазны более гибельные, более растлевающие душу, чем, например, бутылка вина, и он бережется не того, что может погубить тело, а того, что погубляет душу.
Наслаждение тщеславием, джентльменством, мысленный и сердечный разврат всякого рода для него гораздо противнее и ненавистнее, чем ягоды со сливками или пулька в преферанс.
Вот от каких соблазнов он бережет себя; вот тот высший аскетизм, которому предан Базаров. За чувственными удовольствиями он не гоняется, он наслаждается ими только при случае; он так глубоко занят своими мыслями, что для него никогда не может быть затруднения отказаться от этих удовольствий; одним словом, он потому предается этим простым удовольствиям, что он всегда выше их, что они никогда не могут завладеть им.
Зато тем упорнее и суровее он отказывается от таких наслаждений, которые могли бы стать выше его и завладеть его душою. Вот откуда объясняется и то более разительное обстоятельство, что Базаров отрицает эстетические наслаждения, что он не хочет любоваться природою и не признает искусства. Обоих наших критиков это отрицание искусства привело в великое недоумение. Антонович, - только ваше искусство, вашу поэзию, г. Тургенев; но не отрицаем и даже требуем другого искусства и поэзии, хоть такой поэзии, какую представил, например, Гете".
С природой одною он жизнью дышал. Ручья разумел лепетанье, И говор древесных листов понимал, И чувствовал трав прозябанье; Была ему звездная книга ясна, И с ним говорила морская волна Дело ясное: г. Антонович объявляет себя поклонником Гете и утверждает, что молодое поколение признает поэзию великого старца. От него, говорит он, мы научились "высшему и разумному наслаждению природой".
Вот неожиданный и, признаемся, весьма сомнительный факт! Давно ли же это "Современник" сделался поклонником тайного советника Гете? Чуть, бывало, появится сборник каких-нибудь стихотворений, уж на него непременно пишется разбор. Но чтобы он много толковал о Гете, чтобы ставил его в образец, - этого, кажется, вовсе не бывало. Что же это значит? Разве уж очень понадобился?
Да и возможное ли дело, чтобы "Современник" восхищался Гете, эгоистом Гете, который служит вечною ссылкою для поклонников искусства для искусства, который представляет образец олимпийского безучастия к земным делам, который пережил революцию, покорение Германии и войну освобождения, не принимая в них никакого сердечного участия, глядя на все события свысока!..
Не можем мы также думать, чтобы молодое поколение училось наслаждению природой или чему-нибудь другому у Гете. Дело это всем известное; если молодое поколение читает поэтов, то уж никак не Гете; вместо Гете оно много-много читает Гейне, вместо Пушкина - Некрасова. Если г. Антонович столь неожиданно объявил себя приверженцем Гете, то это еще не доказывает, что молодое поколение расположено упиваться гетевскою поэзией, что оно учится у Гете наслаждаться природою.
Гораздо прямее и откровеннее излагает дело г. Он также находит, что, отрицая искусство, Базаров завирается , отрицает вещи, которых не знает или не понимает. Для опровержения таких заблуждений г.
Писарев не прибегает к авторитетам, как сделал г. Антонович, но старается собственноручно объяснить нам законность эстетических наслаждений. Отвергать их, говорит он, нельзя: ведь это значило бы отвергать наслаждение "приятным раздражением зрительных и слуховых нервов". Ведь, например, "наслаждение музыкою есть чисто физическое ощущение".
Они смотрят снисходительно даже на нарушения должной меры, хотя признают подобные нарушения вредными для здоровья". И точно так, если можно пить водку, то отчего же нельзя читать Пушкина? Отсюда мы уже должны ясно видеть, что так как Базаров допускал питье водки и сам ее пил, то он поступает непоследовательно, смеясь над чтением Пушкина и над игрою на виолончели. Очевидно, Базаров смотрит на вещи не так, как г.
Писарев, по-видимому, признает искусство, а на самом деле он его отвергает, то есть не признает за ним его настоящего значения. Базаров прямо отрицает искусство, но отрицает его потому, что глубже понимает его. Очевидно, музыка для Базарова не есть чисто физическое занятие, и читать Пушкина не все равно, что пить водку.
В этом отношении герой Тургенева несравненно выше своих последователей. В мелодии Шуберта и в стихах Пушкина он ясно слышит враждебное начало; он чует их всеувлекающую силу и потому вооружается против них.
В чем же состоит эта сила искусства, враждебная Базарову? Выражаясь как можно проще, можно сказать, что искусство есть нечто слишком сладкое , тогда как Базаров никаких сладостей не любит, а предпочитает им горькое. Выражаясь точнее, но несколько старым языком, можно сказать, что искусство всегда носит в себе элемент примирения , тогда как Базаров вовсе не желает примириться с жизнью.
Искусство есть идеализм, созерцание, отрешение от жизни и поклонение идеалам; Базаров же реалист, не созерцатель, а деятель, признающий одни действительные явления и отрицающий идеалы. Все это верно чувствовалось и чувствуется многими, между прочим и "Современником". Чернышевского "Эстетические отношения искусства к действительности" и до последних экономических соображений самого г. Чернышевского, по которым художники не заслуживают никакого вещественного вознаграждения за свои произведения, а наслаждаться этими произведениями позволительно только тогда, когда уже ничем полезным заняться невозможно "Современник", г.
Вражда к искусству составляет важное явление и не есть мимолетное заблуждение; напротив, она глубоко коренится в духе настоящего времени.
Искусство всегда было и всегда будет областью вечного : отсюда понятно, что жрецы искусства, как жрецы вечного, легко начинают презрительно смотреть на все временное; по крайней мере, они иногда считают себя правыми, когда предаются вечным интересам, не принимая никакого участия во временных. И, следовательно, те, которые дорожат временным, которые требуют сосредоточения всей деятельности на потребности настоящей минуты, на насущных делах, - необходимо должны стать во враждебное отношение к искусству.
Что значит, например, мелодия Шуберта? Попробуйте объяснить, какое дело делал художник, создавая эту мелодию, и какое дело делают те, кто ее слушает? Искусство, говорят иные, есть суррогат науки; оно косвенно способствует распространению сведений Попробуйте же рассмотреть, какое знание или сведение содержится и распространяется в этой мелодии. Что-нибудь одно из двух: или тот, кто предается наслаждению музыки, занимается совершенными пустяками, физическим ощущением ; или же его восторг относится к чему-то отвлеченному, общему, беспредельному и, однако же, живому и до конца овладевающему человеческой душою.
Восторг - вот зло, против которого идет Базаров и которого он не имеет причины опасаться от рюмки водки. Искусство имеет притязание и силу становиться гораздо выше приятного раздражения зрительных и слышательных нервов : вот этого-то притязания и этой власти не признает законными Базаров. Как мы сказали, отрицание искусства есть одно из современных стремлений. Напрасно г.
Антонович испугался Гете или, по крайней мере, пугает им других: можно отрицать и Гете. Недаром наш век называют антиэстетическим. Конечно, искусство непобедимо и содержит в себе неистощимую, вечно обновляющуюся силу; тем не менее веяние нового духа, которое обнаружилось в отрицании искусства, имеет конечно, глубокое значение.
Оно особенно понятно для нас, русских. Базаров в этом случае представляет живое воплощение одной из сторон русского духа. Мы вообще мало расположены к изящному; мы для этого слишком трезвы, слишком практичны. Сплошь и рядом можно найти между нами людей, для которых стихи и музыка кажутся чем-то или приторным, или ребяческим. Восторженность и высокопарность нам не по нутру; мы больше любим простоту, едкий юмор, насмешку. А на этот счет, как видно из романа, Базаров сам великий художник.
Пойдем далее. Базаров отрицает науку. На этот раз наши критики разделились. Писарев вполне понимает и одобряет это отрицание, г. Антонович принимает его за клевету, взведенную Тургеневым на молодое поколение. Писарев, - развил его природный ум и отучил его принимать на веру какие бы то ни было понятия и убеждения; он сделался чистым эмпириком; опыт сделался для него единственным источником познавания, личное ощущение - единственным и последним убедительным доказательством.
Я придерживаюсь отрицательного направления , - говорит он, - в силу ощущений. Мне приятно отрицать, мой мозг так устроен - и баста! Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? Тоже в силу ощущения - это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут. Не всякий тебе это скажет, да и я в другой раз тебе этого не скажу ". Что касается до г. Антоновича, то такое умственное настроение Базарова он считает чем-то весьма нелепым и позорным.
Весьма жаль только, что, как он ни усиливается, он никак не может показать, в чем же состоит эта нелепость. А вот посмотрим! Теперь "нет принципов , то есть ни одного принципа не принимают на веру"; да самое же это решение не принимать ничего на веру и есть принцип! Конечно, так. Однако же, какой хитрый человек г.
Антонович: нашел противоречие у Базарова! Тот говорит, что у него нет принципов, - и вдруг оказывается, что есть! Ну вот это странно. Против кого вы говорите, г. Ведь вы, очевидно, защищаете принцип Базарова; а ведь вы собрались доказывать, что у него каша в голове. Есть много принципов на веру; но признать тот или другой из них зависит от личности; от ее расположения и развития; значит, все сводится к авторитету, который заключается в личности человека т.
Писарев, личное ощущение есть единственное и последнее убедительное доказательство? И когда молодое поколение не принимает ваших принсипов , значит, они не удовлетворяют его натуре; внутренние побуждения ощущения?
Яснее дня, что все это суть базаровские идеи; г. Антонович, очевидно, против кого-то ратует; но против кого, неизвестно; но все, что он говорит, служит подтверждением мнений Базарова, а никак не доказательством, что они представляют кашу.
И, однако же, почти тотчас вслед за этими словами г. Антонович говорит: "Зачем же роман старается представить дело так, будто бы отрицание происходит вследствие ощущения: приятно отрицать, мозг так устроен - и баста ; отрицание - дело вкуса: одному оно нравится так же, как другому нравятся яблоки? Как зачем?
Ведь вы же сами говорите, что это так и есть; а роман и имел целью изобразить человека разделяющего такие мнения. Разница между словами Базарова и вашими только та, что он говорит просто, а вы высоким слогом. Если бы вы любили яблоки и вас спросили бы, почему вы их любите, вы, вероятно, отвечали бы так: "Я принял этот принцип на веру; но это не без причины: яблоки удовлетворяют моей натуре; к ним меня располагают мои внутренние побуждения".
А Базаров отвечает просто: "Я люблю яблоки вследствие приятного для меня вкуса". Писарев показал типичность образа Базарова, в то время как ее отрицали с разных позиций и Антонович, и Катков. Особенно ценным в новом романе Тургенева Писарев считал появление героя, противопоставленного лишним людям рудинского склада, которые в эпоху х годов уже сошли с исторической арены.
Базаров - человек реального, полезного дела. Он чувствует непреодолимое отвращение к фразистости, к трате слов, к сладким мыслям, к сентиментальным стремлениям. Общественное значение Базаровых Писарев видел в том, что они разрушают суеверия и авторитеты, расчищают почву для формирования передового мировоззрения.
Именно такие люди, как Базаров, по мнению Писарева, необходимы стране. Базаров не отступит перед препятствиями и не струсит перед опасностью,- пишет критик, намекая на те качества тургеневского героя, которые должны быть присущи революционеру. Писарев дал верное истолкование и тех персонажей романа, которые относятся к лагерю отцов. Антонович считал, что Тургенев на стороне отцов.
Катков говорил, что Кирсановы вызывают умиление и улыбку. Писарев же увидел их истинное значение в романе. Представители прошлого, отцы, изображены с беспощадной верностью В статье Писарева отразились взгляды на тургеневский роман значительной части передовой молодежи. Как заметил Герцен, Писарев в Базарове узнал себя и своих. Споры об Отцах и детях продолжались долгие годы, и страстность их не ослабевала.
Очевидно, проблематика романа сохраняла злободневность и для последующих поколений. И сейчас, несмотря на то, что мы не похожи на людей тогдашнего времени,- писал А.
Луначарский, -Отцы и дети еще живой роман, и все споры, которые вокруг него велись, находят известный отклик и в наших душах. Не одно поколение читателей размышляло над романом Отцы и дети, пытаясь правильно оценить тургеневского Базарова. Но как бы ни складывалась эта оценка, очевидно одно: образ мятежного нигилиста будил мысль, заставлял каждого задуматься над своей собственной жизнью.
Вот свидетельство старого большевика С. Если теперь прибавить, что Герцен характеризуется как "широкая русская натура" ах, г. Белозерскому, Герцену, как "чисто-русскому человеку", свойственна "душевная мягкость", "мягкая гуманность", что отличительную черту его составлял "художественный дилетантизм", "утонченный аристократизм", - то станет вполне и окончательно понятным, почему "Герцену и его друзьям Отсюда раскол, который начался, "как это всего чаще случается - с замечательным мещанским глубокомыслием замечает г.
Белозерский, - на почве самого щекотливого вопроса - денежного". Вы видите, что в своей роли третейского судьи г. Белозерский всецело на стороне Герцена и против "молодого поколения" и старается соответственным образом охарактеризовать обе стороны.
Но в результате этих стараний - безжалостная Немезида исторической правды! Белозерского получается нечто в высшей степени неожиданное и в своей неожиданности - поучительное.
Относительно Герцена мы слышали довольно двусмысленные отзывы. Что это такое, как не затасканная комбинация из трех слов, лишенная определенного содержания.
Разве Ноздрев не "широкая русская натура"? Мягкая гуманность, гуманная мягкость Поистине "не поздоровится от этаких похвал"! Но если Герцена автор оклеветал и обезличил с лучшими намерениями, в целях возвеличения, то с "молодым поколением" у него приключился прямо противоположный казус: в характеристике этого поколения, которое г.
Белозерский старается изобразить если не совсем уж сборищем "рыжих уродов", людей с песьими головами, то по крайней мере "Ноздревыми и Собакевичами нигилизма", в этой характеристике, говорю, порою звучат вполне неожиданные и - надо думать - самому г. Белозерскому совершенно непонятные в своем значении ноты.
Правда, молодое поколение будто бы отличалось "умственной узостью и малообразованностью" и даже не следило правильно за газетами, давно покончив "со всякими идеями, с образованием, с дальнейшим умственным развитием"; правда, оно сверх того отличалось "сухим, резким, заносчивым и всегда приподнятым это у Базарова-то?!
Белозерского, это поколение представлено в литературе не только Базаровым, но и Марком Волоховым и "другими? Белозерский издевается при помощи незамысловатого типографского средства: кавычек , только с точки зрения своей идеи оно оценивало все явления окружающей жизни неужели это упрек?
Это непростительная клевета. Гончаров, этот аккуратный и умеренный бюрократ, до мозга костей лишенный какой бы то ни было общественной чуткости это не противоречит факту наличности психологической чуткости: еще более резкий пример - Достоевский , унизился до пасквиля, до карикатуры, и в Марке Волохове воплотил лишь собственное глубокое непонимание живой души объекта своего изображения.
А затем: кто эти другие, созданные великими художниками х годов нигилисты? Надо думать, герои романов Маркевича, Клюшникова и Лескова. Крайне любопытно, что порекомендовал бы представителям этого поколения умереннейший г. Примиряться с теми программами, которые противоречили их собственной программе? Оценивать "все явления окружающей жизни" не с точки зрения своей демократической идейности, отданной автором под гласный надзор кавычек, а с разных точек зрения, вообще - "применительно к случаю"?
Не забывайте только, что, по толкованию Салтыкова, программа "применительно к случаю" подразумевает и "применительно к подлости" Может быть, г. Белозерский и подал бы все эти советы, но мы не сомневаемся, что "демократическая идейность" и узкая "прямолинейность" драгоценнее и выше самой аристократической безыдейности и самой широкой криволинейности Для г.
Белозерского, конечно, не секрет, что крупнейшим представителем того поколения, которое он безуспешно пытается нарисовать несколькими мазками суздальской кисти, смоченной в голландской саже, является не кто иной, как Дмитрий Иванович Писарев. Но как истый литературный дикарь, г. Белозерский суеверно избегает произносить имя неприятного ему человека. А между тем Писарева при сей оказии не мешало бы вспомнить.
Вот что у него можно, например, вычитать по части демократической "идейности" и вытекающего из него "обидного пренебрежения" к эстетике. Все силы моего ума составляют результат чужого труда, и если я буду разбрасывать эти силы на разные приятные глупости, то я окажусь несостоятельным должником Это, повторяю, образчик по части фанатически нетерпимой демократической идейности; но в тех же "Реалистах" можно вычитать кое-что поучительное по поводу прямолинейной оценки всех явлений окружающей действительности с точки зрения одной и той же идеи.
По Писареву, для "эстетика" идея деятельной любви - блестящий мундир, в который порядочный человек облачается только в дни неприсутственные, но который способен отравить ваше существование, если вы станете его носить в будни, за работой. Для "реалиста" та же идея, проводимая им, говоря словами Писарева, "во все мельчайшие поступки собственной жизни", - просторное домашнее платье.
